Dog».

— Ага, блевотный рок-н-ролл, — прокомментировал Уайрман. — Вот ты и проявил себя, mi hijo.[97]

День выдался долгим. Если уж ты решил бросить своё тело на конвейерную ленту современной медицины (особенно в городе, где очень уж много пожилых людей, зачастую приехавших с севера и выздоравливающих после болезни) — готовься к долгому дню. Мы пробыли в больнице до шести вечера. Они действительно хотели оставить Уайрмана. Он отказался.

Большую часть этого дня я провёл в чистилищных комнатах ожидания, где журналы старые, обивка стульев вытертая, а из угла вещает телевизор. Я сидел, слушая тревожные разговоры вперемешку с телевизионным квохтаньем, время от времени уходил в одно из помещений, где разрешалось пользоваться сотовыми телефонами, и с мобильника Уайрмана звонил Джеку. Как она? Отлично. Они играли в парчизи.[98] Потом она занималась Фарфоровым городом. В третий раз они ели сандвичи и смотрели Опру. На четвёртый она спала.

— Скажите ему, что она сама ходила в туалет, — добавил Джек. — Пока.

Я сказал. Уайрмана это порадовало. А конвейерная лента медленно, но ползла.

Три комнаты ожидания, одна рядом с приёмным отделением, где Уайрман отказался даже притронуться к планшету с зажимом, которым крепился статистический бланк, возможно, потому, что не мог прочитать ни слова (я заполнил всё необходимые графы), вторая — рядом с отделением неврологии, где я познакомился с Джином Хэдлоком, врачом Элизабет, и Гербертом Принсайпом — по словам доктора Хэдлока, лучшим неврологом Сарасоты. Принсайп не стал этого отрицать и не сказал «чушь». Последняя комната ожидания находилась на втором этаже, где располагалось Очень Сложное оборудование. Здесь Уайрмана повели не к магниторезонансному томографу, моему хорошему знакомцу, а в рентгеновский кабинет в дальнем конце коридора. Я предположил, что в наш просвещённый век кабинет этот покрыт пылью и затянут паутиной. Уайрман оставил мне медальон с Девой Марией, и я сидел в комнате ожидания, гадая, почему лучший невролог Сарасоты прибег к столь древнему методу обследования. Просветить меня никто не удосужился.

Телевизоры во всех трёх комнатах ожидания были настроены на «Шестой канал», так что мне снова и снова показывали одну и ту же «Картину»: рука Кэнди Брауна крепко держит запястье Тины Гарибальди, она смотрит на него, и взгляд Тины наводит ужас на любого, кто воспитывался в более или менее приличном доме, потому что каждому понятно, о чём говорит этот взгляд. Все объясняют детям, что нужно быть осторожными, очень осторожными, что незнакомец может означать опасность, и, возможно, дети с этим соглашаются, но дети из хороших семей воспитаны в уверенности, что безопасность положена им по праву рождения. Её глаза говорили: «Конечно, мистер, скажите, что я должна сделать». Глаза говорили: «Вы — взрослый, я — ребёнок, вот и скажите мне, чего вы хотите». Глаза говорили: «Меня воспитывали в уважении к старшим». И что самое ужасное, разящее наповал, глаза говорили: «Мне никогда не причиняли боли».

Не думаю, что бесконечно повторяющееся появление этой «Картины» на телеэкране являлось определяющим фактором последующих событий, но имело ли оно отношение к случившемуся? Да.

Безусловно, имело.

Уже в темноте я выехал из гаража, где оставил автомобиль на день, и по Трайл поехал на юг, к Дьюме. Поначалу я совсем не думал об Уайрмане; дорога целиком и полностью занимала моё внимание: почему-то я не сомневался, что удача вот-вот покинет меня, и поездка закончится аварией. И только когда мы миновали съезды на Сиеста-Ки, и машин стало поменьше, я начал расслабляться. Когда же мы добрались до торгового центра «Перекрёсток», Уайрман скомандовал:

— Сверни.

— Что-то понадобилось в «Гэпе»? Трусы? Футболки с карманами?

— Не умничай. Просто сверни. Остановись под фонарём.

Я припарковался под одним из фонарей и заглушил двигатель. Как-то мне было не по себе, хотя стоянка не была пустой, и я знал, что Кэнди Браун перехватил Тину Гарибальди с другой стороны торгового центра, где находились разгрузочные площадки.

— Думаю, я могу хоть раз всё рассказать. И ты заслуживаешь того, чтобы услышать. Потому что ты всегда хорошо ко мне относился. И это правда.

— Уайрман, давай обойдёмся без этого.

Руки его лежали на тонкой серой папке, которую ему дали в больнице. С его именем и фамилией на наклейке. Он поднял палец, предлагая мне замолчать, но не взглянул на меня. Смотрел прямо перед собой, на «Универмаг Биллса», который занимал этот край торгового центра.

— Я хочу рассказать всё сразу и до конца. Тебя это устраивает?

— Конечно.

— Моя история похожа… — Он повернулся ко мне, внезапно оживившись. Из левого, ярко-красного глаза непрерывно текли слёзы, но по крайней мере теперь он смотрел на меня, как и правый. — Мучачо, ты видел хоть один из тех радостных телерепортажей о парне, который выиграл двести или триста миллионов баксов в «Пауэрбол»?[99]

— Всё видели.

— Его выводят на сцену, потом дают ему огромный ненастоящий картонный чек, и он что-то говорит, почти всегда бессвязное, но это и хорошо, в такой ситуации даже логично, потому что правильно угадать все номера — уже из ряда вон. Что-то невероятное. И лучшее, на что ты теперь способен, так это сказать: «Я собираюсь в грёбаный „Диснейуолд“». Ты следишь ходом моих мыслей?

— Скорее да, чем нет.

Уайрман вновь принялся изучать посетителей универмага, за которым Тина Гарибальди на свою беду встретилась с Кэнди Брауном.

— Я тоже выиграл в la loteria. Только разыгрывалась не крупная сумма, а самое большое несчастье. В моей прошлой жизни я занимался в Омахе юриспруденцией. Работал в фирме «Файнэм, Дулинг и Аллен». Остряки (к ним я относил и себя) иногда называли нашу контору «Найди, Трахни и Забудь». Если на то пошло, фирма была большая и честная. Работали мы хорошо, я занимал в ней достаточно высокое положение. В свои тридцать семь я оставался холостяком и думал, что в этом аспекте моя жизнь уже не переменится. Потом в город приехал цирк… Эдгар, это был настоящий цирк, с большими кошками и воздушными гимнастами. Многие артисты были из других стран, в цирках это обычное явление. Вот и воздушные гимнасты приехали из Мексики вместе с семьями. Одна из бухгалтеров цирка, Джулия Таверес, тоже была из Мексики. Она не только вела счета цирка, но и выполняла обязанности переводчика для воздушных гимнастов.

Имя он произнёс на испанский манер — Хулия.

— В цирк я не ходил. Уайрман иногда ходит на рок-концерты, но в цирк он не ходит. И вновь сработал лотерейный принцип. Каждые несколько дней административные работники цирка тянули жребий, кому ехать в магазин за едой. Ты понимаешь, чипсы-дрипсы, кофе, газировка. И в Омахе Джулия достала из шляпы бумажку с крестом. Когда она, уже с покупками, вышла из супермаркета на автостоянку и направлялась к своему мини-вэну, грузовик, въехавший на стоянку со слишком большой скоростью, ударил в составленные в ряд торговые тележки… ты знаешь, как их составляют?

— Да.

— Отлично. Ба-бах! Тележки откатились на тридцать футов, ударили Джулию, сломали ей ногу. Она