Приятное выражение исчезло с лица Кажака. Может быть, Эпона и поможет ему, но совершенно ясно, что она будет по-прежнему усложнять его положение.

– Ни одна женщина не живет в шатре своего мужа, – резко сказал он. – Это не принято. К тому же Кажак не всегда там спит. Кажак считает: мужчина должен спать под открытое небо, под звездами, если, конечно, погода не слишком холодная, нет слишком сильного ветра и льда. Мужчина изнеживается, если спит в войлочном шатре; поэтому-то так ослаб Колексес. Кажак помещать своих жен в хорошие, очень хорошие шатры, а сам спать с лошадьми. Или, если погода плохая, в шатре. Так лучше всего, верно?

– Это не жизнь, если мужчины и женщины живут отдельно, – возразила Эпона.

– Нет, нет. Если мужчины и женщины живут вместе, дело никогда не кончается добром.

– В Голубых горах… – начала было Эпона.

– Здесь Море Травы, – перебил он; закусив губы, она неуступчиво посмотрела на него. – Готовить себе сама ты не должна, – продолжал он. – Женщину, обладающую особой силой, никто не должен видеть за таким занятием. Шаманы не уважают женщин обыкновенных, они с самого начала должны видеть, что ты женщина необыкновенная. – И вдруг он расплылся в своей характерной ухмылке. – Так оно и есть, Эпона. Ты непохожа на других женщин.

– Если со мной нужно обходиться не так, как с другими женщинами, почему я не могу жить в твоем шатре?

Кажак воздел руки. Поэтому-то мужчины и женщины должны жить врозь – чтобы не досаждать друг другу такими вопросами, такими спорами. Ну как взять эту женщину в свой шатер, его личное жилище, где он может отдыхать и принимать своих братьев? Ведь, окажись они вместе, она сможет навязывать ему свои мысли, донимать его вопросами.

– Потому что это невозможно, – прогремел он, поворачиваясь на пятках и выходя из шатра; ему не терпелось оказаться снаружи, вернуться к своему скакуну. Эпона наблюдала в дверное отверстие, как он оседлал своего серого и ловко взлетел на его спину. «Для него нет большего удовольствия, чем сидеть на хорошей быстроногой лошади», – подумала Эпона. Устроившись поудобнее в седле, он проехал по кочевью, отдавая распоряжения своим женщинам, и вскоре Ро-Ан поспешила к шатру Кажака, чтобы собрать остатки его завтрака и отнести их Эпоне.

Эпона настояла, чтобы молодая женщина оставалась с ней, пока она завтракает, и все это время она расспрашивала ее о других женах Кажака и о его детях.

Эпона узнала, что дети не проходят никакого обучения, они свободны в своем поведении, как дикие животные, свободны, по своему усмотрению, подражать или не подражать взрослым. Им дают все, чего они просят, во всем же остальном они предоставлены самим себе, пока не становятся достаточно большими, чтобы покинуть шатры своих матерей. Ни один сказитель не учит их истории, ни одна молодая женщина с быстрой реакцией не учит их искусному владению кинжалом и метательным копьем. Кажак имеет четырех жен и девять – хорошее симметричное число – детей, еще пятеро умерли. У Ро-Ан нет детей, и теперь, с прибытием Эпоны, она еще долгое время пробудет бездетной.

– Кажак будет все время с тобой, – сказала она Эпоне. – Он какой-то странный. Когда у него появляется новая жена, он долгое время ходит только к ней, а не обходит всех жен по очереди, как другие мужчины.

– А у тебя были другие мужчины?

Ро-Ан негромко вскрикнула от ужаса.

– Нет. Если бы такое случилось, меня задушили бы, а тело даже не погребли бы, бросили на съедение стервятникам. Женщина не имеет права смотреть ни на одного мужчину, кроме своего мужа.

– Но ведь мужчины имеют по нескольку женщин, – заметила Эпона.

– На то они и мужчины. – Ро-Ан, видимо, полагала, что это вполне достаточная причина, но Эпона придерживалась другого мнения. Это было для нее еще одно доказательство асимметричности жизни кочевников.

Когда Ро-Ан отправилась наконец по своим делам, Эпона стала думать, как ей заполнить день, такой же пустой и бесконечный, как Море Травы. В конце концов она оседлала своего рыжего коня и поехала кататься, чувствуя, что из шатров и кибиток за ней наблюдают многочисленные глаза. Она прихватила с собой лук и стрелы Басла и долгое время развлекалась стрельбой из этого оружия, стреляла в пучки травы, затем спешивалась и подбирала стрелы, чтобы продолжать это занятие. В скором времени она обнаружила, что изогнутый лук требует отсутствующей у нее сноровки.

И все же то было какое-то развлечение.

Ро-Ан приносила ей еду и занималась вместо нее всеми домашними хлопотами. Кажак приходил по ночам, но каждый раз неизменно покидал шатер, спал один где-нибудь поблизости, под звездами, пока скверная погода не загнала его в собственное убежище. Каждый день она ждала приглашения от шаманов, но оно так и не поступало. Все это время она пребывала в тревожном ожидании.

Изнывая от одиночества, Эпона попыталась познакомиться с другими женщинами. Но они не хотели принять ее в свое общество – не потому, что она была чужеземка, ибо их мужчины часто привозили домой чужеземок, а потому, что никак не соответствовала их привычным меркам. И еще потому, что она, сама о том не зная, заняла место старшей жены Кажака – Талии, пухлой, но не лишенной грации женщины, которая в пору своего короткого расцвета, должно быть, была красивой.

Чувствуя, что вокруг нее кипят подводные страсти, Эпона спросила Ро-Ан, как ей подружиться с другими женщинами. Она скучала о подругах, оставленных ею в Голубых горах. Но Ро-Ан, похоже, не понимала, чего она хочет.

– Женщины не могут дружить с женщинами, – сказала скифская женщина. – Каждая из них хочет быть любимой женой, борется с другими за расположение своего мужа, старается выхлопотать что-нибудь для своих сыновей и пытается очернить других женщин. Если женщина не старшая жена и не любимица мужа, она – никто. Женщинам опасно заводить подруг, которые могут выведать их тайны, их слабости, а затем использовать узнанное против них.

От Ро-Ан Эпона узнала, что жизнь в скифских шатрах представляет собой нечто вроде постоянной войны, тут плетутся постоянные козни, происходят непрерывные схватки, одерживаются никем не празднуемые победы и терпятся поражения, в которых никто не признается. Такого рода жизнь, вероятно, была бы понятна и даже пришлась бы по вкусу Ригантоне и Сироне, но Эпона не находила в ней никакого