Вот родины мои: Буэнос Айрес,

Две Кордовы, Исландия, Женева,

Нара, хотя там прожил одноднево,

Но не Нью-Йорк, не Вашингтон, Венс Сайрос.

Сон вогнутый того, кто одинок, я,

Себя где потерял или считаю

Потерянным. Весь день сижу, читаю,

И некому звонить мне, фирма 'Нокья'.

Низкопоклонства солнц, ветхие утра

И в первый раз увиденное море

Или луна… Нет, я не в Балтиморе

В авто зачат был цвета перламутра.

Без своего Вергилия во мгле я

Бреду на ощупь и без Галилея.

Я длительного времени миг каждый,

Каждая ночь бессонного рассвета…

Из накажды клубился дым накаждый,

Когда народ шёл Ветхого Завета.

Как физики закон самодокаждый

Церковное имел в виду их veto,

Так алгорифмы принцип самоскаждый

Используем отнюдь не для навета.

Каждый канун и каждое преддверье…

Вот Библии очеудостоверье,

А вот ваше церковное преданье,

Которое вредней, чем суеверье:

Георгием на смерть змея преданье

Есть ложь. Змей был хитрей половозверья.

Я есмь мнимая память о гравюре,

Что в комнате висит и моё зренье

Не слабое ещё видит de jure,

De facto же – слепящее прозренье.

И снилось мне: её Лаптеву Юре

Я заказал, а он, есть подозренье,

Драконов татуирует, на сюре

Помешанный, к реальности – презренье!

Неужто об офорте память ложна?

Реальность ли за сон я принимаю?

Смотрю, и ничего не понимаю,

Как если б явь была не внеположна:

Смерть, Всадник и Дракон. На помощь, Боже!

Как же я вижу? Зрение слабо же…

Иной я некто, видящий пустыню

И видящий себя видящим вечно.

Нагой, врагам я выставлен на стыню.

Кат любит поступать бесчеловечно.

Мой пращур Аввакум за двуперстыню

Сожжён был мотыльком церковносвечно,

А я, его потомок – за сластыню

Мальчишескую душеизувечно

К позорному столбу прикован цепью

И надо мной столицы чернь глумится,

И чашу с калакутой я в конце пью,

И белый свет в очах моих затмится.

Я зеркало. Я эхо. Я метафор

Творец и лжекультуры эпитафор.