покойно и светло. Джастин закрыл глаза и вдохнул не тонкий аромат лаванды — любимых духов Сузанны, а чарующий запах ванили, исходивший некогда от теплой загорелой кожи, и помимо воли тело его прореагировало на провокацию.

— Может, еще встретимся? — шепнула на ухо Сузанна. — Мой муж много путешествует по своей работе. Как раз на следующей неделе он уезжает в Бельгию.

Горячий шепот развеял воспоминания, Джастин открыл глаза и увидел полуоткрытый рот Сузанны и откровенно зовущий взгляд.

— Господи! Совсем забылся, прости, пожалуйста, — извинился Джастин, отодвигая партнершу на длину вытянутых рук.

— За что извиняешься?

— Возврата к прошлому нет, Сузанна, и быть не может, — торопливо заговорил Джастин, сообразивший, что допустил большую оплошность, перепутав прошлое с настоящим.

Он поспешил расстаться с Сузанной, опасаясь, что, если танец продлится, они в конечном итоге окажутся вместе в постели, и почти бежал, расталкивая толпу гостей. По дороге встретился ливрейный лакей с подносом, и Джастин прихватил с собой бутылку рома.

— Ваша светлость! Это для пунша! — испуганно воскликнул лакей, шокированный поступком молодого хозяина.

— Теперь уже нет, — возразил Джастин, скрываясь за дверью полутемной гостиной, где рассчитывал обрести мир и покой.

За высокими окнами кружил снег, и залитая лунным светом широкая лужайка перед домом сверкала белым ковром. Облокотившись на подоконник, Джастин пригубил из горлышка, подождал, пока по жилам растечется огненная влага, но от рома не стало теплее на душе и настроение не исправилось.

Из бального зала доносился дребезжащий баритон Герберта, который вполне мог оказаться и Гарольдом. Он затянул грустную балладу о юноше: по всему миру искал он свою любовь, а в конце пути нашел любимую девушку в объятиях другого мужчины. Джастину случалось раньше слышать эту песню, но сейчас ее слова царапали сердце, он глухо застонал и, закрыв глаза, прислонился лбом к холодному оконному стеклу.

Когда он вновь открыл глаза, то увидел смутную фигуру за воротами. Густой снег мешал разглядеть ее, молодой герцог подумал, что ему померещилось, часто замигал, но видение не пропало. Человек небольшого роста в темной одежде неподвижно стоял за воротами, вцепившись руками в железные прутья. «Должно быть, попрошайка», — мелькнуло в голове.

В последние недели Джастин потратил немало времени на знакомство с сиротами и беспризорниками, наводнившими лондонские улицы. Замерзшие, голодные, несчастные и никому не нужные, они не имели ничего общего с детьми маори. Согласно традициям туземцев, все дети считались общим достоянием, вне зависимости от того, кто был их родителями, и все о них трогательно заботились. А в трущобах большого города буквально на каждом шагу попадались голодные дети, до которых никому не было дела. Молодой герцог старался что-то сделать для них, и, возможно, один из тех, кому он помог, посоветовал нищенке навестить шикарный дом на Портланд-сквер в надежде раздобыть что-нибудь поесть.

Задребезжало стекло от порыва сильного ветра, снег повалил еще гуще, Джастин невольно поежился, представив себе, как промерзла попрошайка за воротами. «Надо сказать Пенфелду, чтобы пригласил несчастную на кухню и накормил горячим». С этой мыслью Джастин хотел было покинуть свой пост у окна, но тут его обожгла новая мысль. «А что, если?.. Нет, быть того не может! И все же… Чем черт не шутит». Сощурившись, он еще раз оглядел маленькую жалкую фигурку за воротами, неподвижную, будто чего-то ожидавшую, и стремглав кинулся из гостиной.

По дороге он ударился коленом о бронзовый пьедестал, на котором возвышался бюст принца Альберта, выругался и вихрем ворвался в бальный зал, растолкал толпу, не обращая внимания на испуганный вопль лакея, выронившего поднос, и побежал дальше под удивленные крики гостей, шокированных поведением сына хозяйки бала.

— Господи! Куда его несет?

— Миллисент, поберегись! Он мне истоптал шлейф платья.

— Эй, сынок, где горит? Может, лучше позвать пожарных?

Джастин проскочил через вестибюль и распахнул парадную дверь. Морозный воздух обжег легкие, навернулись слезы на глаза, мешавшие видеть. Гонимые сильным ветром кружились в сумасшедшем вальсе снежные хлопья, устилая все вокруг белым ковром. Оставив дверь широко открытой, Джастин пересек лужайку, поскальзываясь на жестком насте, вырвался за ворота, побежал в одну сторону, в другую, но на улице никого не было видно. Жалобно поскрипывала на ветру створка ворот. Джастин присел на край тротуара и закрыл ладонями лицо, потом еще раз медленно огляделся. Нет, по-прежнему никого.

«То ли померещилось, то ли я схожу с ума», — думал молодой герцог, невидяще уставившись в ночную мглу и прислушиваясь к шороху падающего снега. Казалось, метель нашептывала какие-то обещания, не намереваясь их выполнить.

Длинными шагами Эмили мерила тротуар, ничего не замечая вокруг, пока не толкнула плечом трубочиста, выбив из рук орудие его труда.

— Куда разогналась, дуреха? Смотреть надо, — проворчал трубочист.

— Ты кого дурой обозвал, болван? — грозно вопросила Эмили, схватила металлическую метлу и приставила к горлу обидчика.

Трубочист отшатнулся и поднял руки в знак того, что сдается. Девушка отдала ему метлу.

— Желаю счастливого Рождества! — крикнул он вслед Эмили, молча зашагавшей прочь.

Грудь распирало от ярости, но Эмили не пыталась успокоиться, а еще больше распалялась, бередя старые раны, припоминая былые обиды. Именно чувство гнева в прошлом помогало ей выстоять под градом насмешек, высоко нести голову и сполна платить по долгам. Ей становилось легче, когда она завязывала узлом длинные белокурые волосы Сесилии или подставляла кому-то подножку. Ничто так не согревало холодными ночами в конуре на чердаке, как праведный гнев, и только он вытеснял отчаяние и страх.

Большинство магазинов были уже закрыты, а их владельцы небось грелись дома перед весело пылающими каминами. От этой мысли стало еще холоднее, Эмили передернула плечами и вдруг услышала шаги за спиной; она обернулась, ожидая увидеть трубочиста с железной метлой наперевес, нацеленной в голову дерзкой нищенки, но вдали лищь метнулась тень, пропавшая за углом узкого переулка. Эмили едва не рассмеялась: чего ей, собственно, бояться? Кому придет в голову сумасбродная идея ограбить уличную попрошайку?

Она вышла на широкую улицу, залитую светом газовых фонарей; из кафе на углу доносился заливистый смех. Уголком глаза она поймала знакомый белый листок, приклеенный на столбе, какой-то прохожий внимательно изучал объявление. Эмили поспешила укутать лицо концом шали. Портрет все же схож с оригиналом, и нельзя рассчитывать на то, что вокруг все тупые и слепые, как Джастин. А он хорош, нечего сказать.

Она-то, дурочка, думала найти его в пустынном доме в горести и печали, тоскующим по девушке, брошенной на далеком солнечном берегу. А он предстал перед ее глазами совсем в ином облике, промелькнул в окне, сжимая в объятиях прекрасную незнакомку, и был таков. Как удивительно легко вписался Джастин в блестящую светскую жизнь, чувствовал себя на балу как рыба в воде, а ей, одинокой и покинутой, оставалось только наблюдать за ним со стороны.

«Будь у меня побольше опыта, как, к примеру, у той красивой дамы, с которой вальсировал Джастин, да и голова на плечах, я бы сразу поняла, что он просто играет с глупой девчонкой, вынесенной волной на берег. Впрочем, почему бы и нет? Разве у него был выбор? На острове не было другой женщины, если не считать маори, но к ним он потерял интерес, получив от них все, что хотел, задолго до того, как под руки ему попался дар моря. В общем, глуп-то как раз не Джастин, а я», — горестно размышляла Эмили.

«В ту незабываемую ночь на берегу я раскрыла перед ним душу и тело, позволила делать то, чего не позволяла никому и никогда, а он, подлец, прижимал сегодня к груди женщину столь же страстно, как обнимал меня при свете луны. Но до чего хорош, черт возьми, в темном вечернем костюме! И эти чудные волосы, падающие волнами на высокий белый воротник! Как есть предатель!»

В горле застрял комок, стало трудно дышать. Крепко сжав кулаки, Эмили дала себе слово выстоять во что бы то ни стало, не позволить острой боли разорвать сердце. Если сейчас, не дай бог, расслабиться,