тобой все было хорошо.

Мягко потрепав его по щеке, Лючия - так ее звали - улыбнулась немного устало и сказала:

- Обязательно будет, сынок, обязательно. Идем, я тебя покормлю.

Пока мать гремела посудой, Фабио размышлял над своей тайной. Он скорее чувствовал, чем понимал, что 'Демиург' небезопасен. Образ сумасшедшего Охо стоял перед его глазами как оживший комикс. А вдруг и с мамой случится тоже самое, если она узнает о приборе.

'Слава Богу, что со мной все обошлось, а ведь могло быть и хуже!' малыш поежился от воспоминаний.

- Ты что: мерзнешь? - Лючия подошла к сыну и потрогала губами лоб, - температуры вроде нет.

- Конечно, нет, - подхватил малыш, - это так, нервы.

- Что? - изумленно замерла мать с кастрюлей в руках, - какие нервы в твоем-то возрасте? Опять, небось, триллеров насмотрелся у Лео! - Фабио предпочел молчать, позволяя матери развивать свою версию его повзросления.

Но вопросы так и распирали малыша, и он не удержался, спросив набитым ртом:

- Ма, вот если бы к тебе в руки попала волшебная палочка, что бы ты делала?

Лючия с улыбкой посмотрела на сына, радуясь его детской наивности, и ответила:

- Откуда же ей взяться, этой палочке?

- Не-е, - прожевывая спагетти промычал малыш, - я серьезно: вот если бы?

- Ну, если бы, - женщина, которой только исполнилось тридцать, всерьез задумалась, а потом рассмеялась, - скажешь тоже - волшебная палочка.

- А все-таки, - не унимался сын.

- Ну, попыталась бы вернуть твоего отца.

- А ты думаешь, это возможно? - поинтересовался малыш, перестав жевать.

- Так ты же говоришь о волшебной палочке, а она вроде как все может.

- Угу! Конечно, а чего бы ты еще хотела?

- Ой! Да что за глупые вопросы ты задаешь? Только душу травишь, - Лючия немного рассердилась, поскольку вопрос сына всколыхнул самое больное за последние годы: нет мужа, нет того, нет этого. Она встала и молча начала убирать со стола.

- Ладно, извини меня, ма, - понял ее состояние Фабио.

- Ничего, ничего, иди спать, - голос матери был снова мягким и ласковым, - мне еще гладить для Макфинли.

- Спокойной ночи.

- Спокойной ночи.

Фабио добрался до своей кровати и, свернувшись калачиком, начал думать.

ВТОРОЙ СОН АЛЕКСАНДРЫ.

Кто я?

Я зависла над горным пейзажем, обрамляющем небольшую долину: в прошлом, будущем или теперь?

Невысокие скалы разбросаны, как выпавшие зубы невиданных великанов, по лесистым склонам, скрывающихся за облаками вершин. В лесу буковые деревья, а в долине кипарисы - вот и разберись, где же это место - в Гималаях, Кордильерах или вовсе не на Земле.

Я спускаюсь ниже и попадаю в какой-то храм. Я знаю, что это храм, хотя здесь никто не молится, а группа людей что-то обсуждает. Внезапно я оказываюсь рядом с женщиной лет тридцати, черты лица которой словно изваяны в гипсе и сливаюсь с ней.

Кто я?

В правой руке у меня жезл, в левой чаша, на плечах белый плащ с капюшоном, который покрывает мои черные волосы. Головы всех присутствующих тоже покрыты, так положено.

Я не знаю этих людей, но женщина, которая теперь я, знает. Я могу лишь наблюдать за происходящим, не вмешиваясь.

Женщина в гневе и заражает своей эмоцией меня. Люди, сидящие вокруг, один за другим высказывают то, что нам не нравится.

- Они должны быть наказаны, - произносит капюшон, из под которого твердо смотрят синие глаза и торчит окладистая, рыжеватая борода, - сколько можно терпеть их распущенность и кровь? В свое время Моисей наказал евреев за меньшие прегрешения.

- И что же? - твердо, со сталью в голосе отвечаем мы, - разве страх научит людей миру и любви? Может, именно поступок Моисея наложил на народы богобоязнь, вместо того, чтобы привить им любовь к Богу!

- Любовь? - синий взгляд становится ироничным, - можно поговорить и об этом. Например, о любви Христа.

- И чем же вас не устраивают высокие чувства Мирового Учителя? - мы становимся колючими.

- Лично меня устраивают, - без тени смущения парирует борода, но есть мир, который воевал при Моисее, проповедовавшем богобоязнь, и продолжает воевать после Христа, заповедавшего любовь. Это - факт, мало зависящий от меня.

- Вот и жаль! - вскидываемся мы. - Каждый сидящий здесь имеет определенную миссию по отношению к народам Земли. Это означает, что народы страдают, если кто-либо из нас не выполняет этих самых миссий. Так кого же я должна наказывать: вас, расписывающихся в своей беспомощности или народы, страдающие от вашей безответственности?

Откуда-то слева доносится мелодичное:

- Не стоит гневаться, сестра. Ведь и ты имеешь свою миссию, которую сейчас отказываешься выполнять. В чем же ты обвиняешь нас?

Мы смотрим в темные глаза изумительно красивой женщины: у нее аккуратный прямой нос, тонкие ноздри, высокий лоб, прячущийся по капюшон и идеальный, чувственный рот. Мы даже ощущаем запах фиалок, так она свежа, но сейчас не время для симпатий, и мы произносим:

- Я могу исполнить свою миссию, но вы все знаете, что это крайняя мера, за которой только пропасть и разрушение. Не останется ничего, все придется начинать заново. Вы этого хотите?

В храме повисает тишина, и мы молчим некоторое время, давая остальным подумать, а затем заканчиваем:

- Прошу всех, кто согласен со мной, поднять руки.

Только три руки, включая мою, из двадцати четырех, подняты. Мы проиграли, ибо здесь не бывает воздержавшихся. Ярость клокочет, грозя переполнить чашу внутреннего терпения, но мы сдерживаемся, и быстро выходим на улицу.

Нас догоняет невысокий мужчина в коричневой рясе. Он ниже нас по рангу, но мы всегда прислушиваемся к нему, ибо он старше и качал нас еще в люльке.

- Чего же ты ждала, дочь? Все было известно с самого начала. Ни у кого из них, - его рука в широком рукаве указывает в сторону храма, не хватает мудрости, чтобы придать народам трансформирующий импульс, и поэтому они предпочитают уничтожить их, чтобы начать заново делать тоже, что уже умеют и выучили наизусть, но нам нужно нечто новое.

- Вот именно, - подхватываю я, - я чувствую тоже самое, но не могу убедить их в этой правильности.

- Но не можешь же ты делать работу за них.

Мы умолкаем пораженные: такая мысль не приходила нам в голову. Определенный порядок в Иерархии Сознаний четко разграничивал полномочия и функции ее членов, но встать над всем этим означало....

Видя мое замешательство, мужчина продолжает:

- Используй крайнюю меру, дочь. Обратись к Отцу, пусть он разрешит твои сомнения.

Наши глаза вспыхивают надеждой, и мы быстро возвращаемся в храм, где все еще сидит большая часть совета.

- Я решила воспользоваться своим правом апеллировать к Духовному Отцу. Пусть Он решит наш спор, - и, не дожидаясь ответа, я выхожу снова, начиная подниматься к одной из скал, маячащих впереди. Тропа, по которой я иду, протоптана только мной. Никто не вправе ходить сюда, но я имею право ходить по любым тропам в округе.