своих, не повинующиеся приказам хозяев своих, прелюбодействующие, развратничающие, ропщущие, а равно и те, кто затевает распрю, и те, кто приносит жалобу без должных оснований. Таков установленный мной закон, вам же надлежит следить за тем, чтобы никто не дерзнул преступить его. Вы стражи моего правосудия. Ибо довольно погибнуть лишь одной душе в Мюнстере, как погибнет весь Мюнстер.

ХОР СУДЕЙ ИЗРАИЛЕВЫХ: Праведный народ мюнстерский, изгони грех из среды твоей, помни, что возвещено было пророком: '...87....'

ЯН ВАН ЛЕЙДЕН:

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ: Олоферн, военачальник ассирийский, пал не от руки юноши. Не герои и не великаны, наделенные телесной мощью, противостали ему. Но Юдифь, дочь Мерари, погубила его красотой своего лица. Она сняла свой вдовий убор, нарядилась в богатые одежды, чтобы для славы и торжества своих соплеменников-израильтян соблазнить Олоферна. Умастилась благовониями. Надела тюрбан. И красота её пленила душу Олоферна. И она отрубила ему голову его собственным мечом.

(Пауза. Из церкви Святого Ламберта начинают выходить горожане, слушавшие проповедь. Постепенно все исчезают. На сцене остаются ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ и ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН.)

ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Пути Господни неисповедимы, непостижны разумению человеческому. Господь волен в своих желаниях. В стенах крепости Ветулия стояла целая армия израильтян, однако же Он решил, что ассирийцы, осадившие город, будут побеждены слабой женщиной.

ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Душа моя пребывает в смятении.

ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Отчего?

ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Оттого что я не знаю, Господу ли принадлежит тот голос, который звучит в ней неумолчно, приказывая мне спасти Мюнстер. Или же это демоны гордыни и самонадеянности обуяли её, влезли мне в душу, чтобы искушать меня.

ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: О чем ты? Говори ясней.

ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Если Господь пожелал, чтобы Олоферн, военачальник царя Навуходоносора, пал от руки Юдифи, вдовы Манассии, почему бы не пожелать Ему, чтобы девица Хилле Фейкен убила епископа Вальдека, полководца папы?

ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Ты, верно, сошла с ума, девица Хилле Фейкен? Неужели ты думаешь, что сумеешь живой дойти до лагеря католиков? А если и дойдешь, неужто можешь вообразить, что поднимешь меч на епископа и убьешь его? Вспомни, какая участь постигла Яна Маттиса - он ведь тоже решил, что Господь воззвал к нему, а в итоге лишился головы.

ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Если Ротманн говорил нам сегодня о Юдифи и Олоферне, то лишь потому, что этого хотел Господь - хотел сегодня, а не вчера и не завтра. На Яне Маттисе Господь испытывал нашу твердость. Кто посмеет отрицать, что на мне не захочет он испытать её вновь?

ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Но ты ещё совсем ребенок.

ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Давид был годами не старше меня, когда вышел на бой с Голиафом и победил его.

ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Давид издали метнул камень из пращи, ты же не сможешь соблазнить епископа Вальдека, не приблизившись к нему. Ты будешь стоять перед ним нагая и безоружная, ибо нагота твоя есть орудие обольщения, но не орудие убийства.

ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Я задушу его.

ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Этими вот тонкими ручками? Этими хрупкими пальчиками?

(Начинает доноситься шум битвы - орудийная пальба, крики, лязг оружия. Католики в очередной раз пытаются взять Мюнстер приступом. В этой сумятице, в толпе бегущих людей исчезают ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ и ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН. Вдалеке, в глубине сцены возникает зарево. Медленно, как удаляющаяся гроза, стихает шум битвы. Защитники Мюнстера вновь появляются - по виду их можно судить о том, сколь ожесточенной была схватка. Входят ЯН ВАН ЛЕЙДЕН, КНИППЕРДОЛИНК, РОТМАНН и ЯН ДУЗЕНТСШУЭР.)

ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Если бы вы совершили какой-нибудь грех в глазах Господа, Он предал бы вас в руки врагов и поверг бы в прах перед ними. Однако народ Мюнстера, покорный воле Господа и моей власти, ничем не оскорбил Его, и потому Он защитил нас сегодня, а враги наши навсегда покрыли себя позором и бесславием.

ЯН ДУЗЕНТСШУЭР: Ян ван Лейден, провозглашаю тебя воителем Господа.

КНИППЕРДОЛИНК (РОТМАННУ): Воители Господа - это те, кто отдал свою жизнь, обороняя Мюнстер.

РОТМАНН: Берегись, Книппердолинк, как бы за такие слова не расстаться с жизнью и тебе.

ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: О чем вы там шепчетесь?

РОТМАНН и КНИППЕРДОЛИНК: О том, что нет средь нас всех человека, более достойного именоваться так, как назвал тебя Ян Дузентсшуэр.

ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Говорить, что я достойней вас всех и заслуживаю этого звания более, чем кто-либо иной - значит сравнивать несравнимое. Ибо если здесь, в Мюнстере, я - первый после Бога, то вы все отстоите от меня на такое же расстояние, на какое я отстою от Него. И не потому, что я отдалил вас от моей власти, а потому, что Господь сделал свой выбор.

РОТМАНН и КНИППЕРДОЛИНК: Именно так, Ян ван Лейден. Господь хотел этого, Господь захочет, чтобы так было и впредь.

ЯН ДУЗЕНТСШУЭР (в сторону): Так пристало говорить тем, кто на самом деле думает иначе.

ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Епископ Вальдек, змей греха, вновь изрыгнул пламя и яд на наши стены. Но священны они, ибо Господь левой своей ногою оперся на них. И, правой своей ногой твердо став на наши души, Он даст нам последний толчок, который приведет нас к окончательному торжеству над злокозненным врагом. Укрепим же и закалим наши сердца, станем праведнейшими из праведных. Народ Мюнстера, народ Божий! Еще одно усилие - и мы победим.

ХОР ГОРОЖАН: Укрепим и закалим наши сердца, станем праведнейшими из праведных. Народ Мюнстера, народ Божий! Еще одно, всего одно усилие - и мы победим.

(Все уходят. Посреди сцены оказываются только ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ и ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН, которые за несколько минут до этого растворились в толпе горожан, а теперь возникли вновь. ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН держит в руках нечто напоминающее покрывало.)

ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Сердце мое переполнено радостью, душа моя ликует, потому что Господь с приязнью остановил свой взор на челе Яна ван Лейдена, супруга моего. Всего одно усилие - и мы победим, сказал он, и как будто сам Господь произнес эти слова.

ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Пусть отдыхают воины на башнях, пусть бестревожно опустят они свои мечи и обопрутся на копья, потому что это последнее усилие совершу я. Левая нога Господа отыскала мое сердце, правая Его нога - мою душу, и вот я - уж не я, а стрела, готовая сорваться с натянутой тетивы Его лука.

ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: На этой войне воюют не только мужчины. Мы, женщины, тоже пойдем в битву и будем сражаться рядом с ними, как можем. Но в наше время пытаться подражать Юдифи и поднять меч против епископа - это безумие, это значит броситься навстречу верной смерти.

ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Я не обезглавлю Вальдека ударом меча, не заколю кинжалом, не сожгу, не удавлю петлей.

ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Ты говорила, что оружием тебе послужат лишь твои руки.

ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Как в оны дни - Юдифь, я оденусь в лучшие одежды, только не во вдовьи, но в безыскусный и оттого особенно соблазнительный наряд незамужней девицы. Надушу руки, волосы и шею, и ладони, и пальцы. Чтобы вдохнул епископ аромат искушения, когда на коленях я буду молить его даровать Мюнстеру пощаду.

ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Епископ Вальдек отошлет тебя прочь, если не сделает чего-нибудь похуже.

ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Выразительными взглядами, красноречивыми недомолвками я дам ему понять, что не в силах противиться его желаниям. Если нужно будет, поклянусь ему, что безразлична мне участь Мюнстера, что я отрекаюсь от своей веры. Что готова предаться ему безусловно и уйду в монастырь, однако дверь моей кельи, как и врата тела моего, всегда будут открыты для него.

ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Ну, хорошо, предположим, что ты соблазнила его и покорила его и осталась с