признаться, страшно привлекает власть. Это тривиально, знаю, но я хочу быть властелином. Владыкой, которому будут бить поклоны, которого люди станут боготворить и благословлять только за то, что он, то есть я, существует, и воздавать ему, то есть мне, божественные почести, если, скажем, я пожелаю избавить мир от катаклизма. Даже если я сделаю это только ради собственного каприза. Ох, Цири, сердце мое ликует, когда я думаю, сколь щедро я стану награждать верных и как жестоко карать непослушных и непокорных. Медом, сладкой патокой для моей души будут возносимые целыми поколениями молитвы ко мне и за меня, за мою милость и мою ласку. Целые поколения Цири, целые миры. Послушай как следует! Слышишь? Они будут молиться за то, что Всевышний, то есть я, дал им воздух, избавил от голода, огня, войны и гнева Вильгефорца, то есть меня же!
Вильгефорц пошевелил пальцами у нее перед лицом – и резко схватил за щеки. Цири вскрикнула, рванулась, но ее держали крепко. У нее задрожали губы.
Вильгефорц нервно захохотал, в уголках рта забелели пятнышки пены.
– Дитя Предназначения, – не мог остановиться он, – священная эльфья Старшая Кровь... Qen Hen Ichaer... Теперь уже только моя, принадлежащая только мне...
Он резко выпрямился, отер губы.
– Всяческие глупцы и мистики, – проговорил уже своим обычным холодным тоном, – пытались подогнать, как-то приспособить тебя к небылицам, легендам и предсказаниям, выискивали ген, который ты носишь, наследие предков. Путая небо со звездами, отраженными в поверхности пруда, мистически положили, что ген, от которого зависит осуществление великих возможностей, будет эволюционировать дальше и полной мощи достигнет в твоем ребенке либо в ребенке твоего ребенка. Так и ширилась окружающая тебя магическая аура, извивался дымок кадил. А истина столь же банальна, сколь и прозаична. Я бы сказал: органически прозаична. Важна, прелесть моя, твоя кровь. Но в прозаически буквальном, отнюдь не поэтически-возвышенном значении этого слова.
Вильгефорц взял со стола стеклянный шприц по меньшей мере полфута длиной. Шприц оканчивался тонким, слегка изогнутым капилляром. Цири почувствовала, как у нее начинает сохнуть во рту. Чародей осмотрел шприц на свет.
– Через минуту, – заявил он сухо, – тебя разденут и усадят на кресло. Именно то, на которое ты взираешь с таким любопытством. На этом кресле ты проведешь – правда, в неудобном положении, – некоторое время. А вот при помощи этого прибора, который, как я вижу, тебя также весьма заинтересовал, ты будешь оплодотворена. Это вовсе не так уж страшно, почти все время ты будешь пребывать в полуобморочном состоянии от эликсиров, которые я стану вводить тебе в сосуды, чтобы правильнее закрепить плодовое яйцо и исключить внематочную беременность. Тебе нечего бояться, у меня есть опыт, я проделывал это уже сотни раз. Правда, моими подопытными ни разу не были избранницы судьбы и Предназначения, но не думаю, чтобы матка и яичники избранниц кардинально отличались от маток и яичников обычных девочек.
А теперь – самое главное. – Вильгефорц явно наслаждался своими словами. – Это может тебя огорчить, а может – утешить, но знай, что ребенка ты рожать не будешь. Как знать, возможно, это и был бы величайший избранник с невероятными способностями, спаситель мира и властелин народов. Однако гарантировать этого не может никто, а кроме того, я не намерен ждать так долго. Мне необходима кровь. Точнее, кровь плацентная. Как только плацента оформится, я извлеку ее из тебя. Последующие мои планы и намерения, изумительная моя, тебя уже, как ты сама понимаешь, касаться не будут, так что нет смысла информировать тебя о них, это было бы излишней фрустрацией.
Он умолк, сделал эффектную паузу. Губы у нее задрожали – и поделать с собой она уже ничего не могла.
– А теперь, – театрально кивнул Вильгефорц, – приглашаю в кресло, мазель Цирилла.
– Хорошо было бы, – сверкнул зубами из-под седых усов Бонарт, – чтоб на это поглядела сука Йеннифэр. Она того заслужила!
– А и верно. – В уголках улыбающихся губ Вильгефорца снова появился белый шарик пены. – Оплодотворение, как ни говори, дело святое, возвышенное и торжественное, сие есть мистерия, при которой должна присутствовать вся ближайшая родня. А ведь Йеннифэр – ее квазимать, а в примитивных культурах таковые прямо-таки активно участвуют в проводах дочерей к брачному ложу. А ну! Приведите-ка ее сюда!
– Что же до оплодотворения, – Бонарт наклонился над Цири, которую выбритые до блеска аколиты чародея уже начали раздевать, – то нельзя ль, господин Вильгефорц, сделать это более привычно? Традиционно? По-божьему?
Скеллен фыркнул, покачал головой. Вильгефорц слегка насупился, потом холодно возразил:
– Нет, господин Бонарт. Нельзя ль. Цири, словно только теперь уразумев серьезность ситуации, пронзительно закричала. Раз, потом второй.
– Но, но, – поморщился чародей. – Храбро, с гордо поднятой головой и мечом, вошли мы в логово эльфа, а теперь испугались маленькой стеклянной трубочки? Стыд, моя девочка. Стыд и позор.
Цири, наплевав на стыд и позор, заорала в третий раз, да так, что зазвенела лабораторная посуда.
А замок Стигга неожиданно ответил криком и воплями ужаса.
***
– Будет беда, сынки, – повторил Клочень, выковыривая окованным концом рунки засохший навоз из щелей между камнями двора. – Ох, увидите, беда нам будет, горемыкам.
Он посмотрел на дружков, но ни один из стражников ничего не ответил. Смолчал и Бореас Мун, оставшийся со стражниками у ворот. По собственной воле, не по приказу. Он мог, как Силифант, пойти за Филином, мог собственными глазами поглядеть, что станется с Владычицей Озера, какая судьба постигнет ее. Но Бореас не хотел на это смотреть. Предпочитал остаться здесь, во дворе, под голым небом, подальше от комнат и залов верхнего этажа, куда забрали девушку. Он был уверен, что сюда до него не долетит даже ее крик.
– Дурной это знак, птицы эти черные. – Клочень движением головы указал на воронов, все еще сидящих на стенах и карнизах. – Скверный энто знак, та молодица, что на вороной кобыле прискакала. В скверном, говорю я вам, мы тута деле Филину служим. Балакают, мол, сам Филин уже не коронер вовсе и никакой не важный господин, а в розыске пребывает, како и мы. Что инператор на него зол, аж жуть. Как нас, сынки, инперские разом прихватят, будет нам беда, горемыкам.
– Да уж! – добавил второй стражник, усач в колпаке, украшенном перьями черного аиста. – Да уж! Скверно, ежели инператор злой.
– А, хрен с имя, – вставил третий, прибывший в замок совсем недавно с последней завербованной Скелленом партией наемников. – Инператору могет до нас времени недостать. У его теперича навроде бы другие неразберихи-то. Побил нордлинг инператора-то наголову.
– Стал-быть, – сказал четвертый, – могет быть, и не так уж паршиво, что мы тута с Филином-та? Завсегда лучше при том, который наверху.
– Оно и верно, – проговорил новичок, – что лучшее. Филин, мнится мне, в гору пойдет. А при нем и мы выплывем.
– Ox, сынки, – оперся о рунку Клочень, – глупы ж вы, яко хвосты конские...
Черные птицы взвились с оглушительным шумом и карканьем, перекрыли небо, тучей окружили башню.
– Какого черта? – ахнул один из стражников.
– Отворите ворота!
Бореас Мун неожиданно почувствовал пронзительный запах трав, шалфея, мяты и тмина. Он сглотнул, тряхнул головой, закрыл и открыл глаза. Не помогло. Худощавый, седовласый,
