уступкам: употреблял знаки препинания и заглавные буквы в начале строки. Но в поэме 'Cigarren' он неумолимо настаивал на мерцистском мировоззрении; Вытянутая в длину форма стиха вынуждает поместить и другое мерцистское произведение. Оно называется 'Циклон таба'; автор Драган Алексич.

Цигаррен Цигаррен Ци гар рен Це и ге а ерр ерр е ен Це Це И Це И Ге Це И Ге А е Р Це И Ге А е Р е Р Це И Ге А е Р е Р Це И Ге А е Р е Р Це И ГЕ А е Р е Р Е Р Е е Н Е е Н е Н Це и ге а ерр ерр е ен Ци гар рен Цигаррен

ТАБА ЦИКЛОН т А б А ТаБ у табу мимемамо табу т А б А Табу АБУ Та Бу а Бу Таб у бу m Абббу Табу а Бу та Бу (попокатепетл) а Бу (попопо) Та бу (какака) абуа абу У абу Е абул а Бу Киабу абукиабу Та Ба убата табу

таба ре ре ре Ре Ре Рн Рн Рн Рн Реб ен ен Рн абу табу абуа у табу абнааа аб табу абаата бабаата табу табаууута таба Р Н табарен табарен Енен табаререм (парлевуфрансе)

Ощущаю недостаток пояснительного текста. Без оного мне остается предположить, что сочинением 'Цигаррен' поэт хочет дать прочувствовать затяжку сигарой, а может быть, явить и самую форму сигары с буквенной надписью, рельефно выступающей посредине. Второе произведение имеет намерение дать образ бури, расшвыривающей буквы, силу циклона, сотрясающего мозг.

Достоверно следуя традициям дадаистов в создании ассоциативных систем, я присоединяюсь к последней строке стихотворения 'Таба циклон' и присовокуплю к нему небольшой французский поэтичский десерт того времени, когда колеса дадаистской телеги переехали мозги Жану Кокто153 и из них потекла следующая горчица:

Вершина горы - вол, со стулом на голове, церковь шевельнулась, то была корова, корова тенью обсыпанная гора, горища задрожала, чтобы прогнать стада, обкусывающие ей спину. Лошак заворачивает гору. Его глаза чернильница. Мухи пьют чернила. Что я видел слева, теперь справа и встретил моряка, кто опасно раскачивался на мясопустном вторнике. Сюда его закинула качель. Но теперь не до веселья, пешком спускаться надо. Ангелы в голубом вкруг бога плавают пешком.

Примерно лет пять бушевал циклон Дада по литературным зарослям Европы. Потом сила вихря, вырвавшегося из цюрихской пещеры, начала слабеть, постепенно стихая, наконец около 1921 года дух из нее вышел вон. От беспокойства и волнений военных лет покачнувшиеся было мозги Европы стали на место. Бойцы-пионеры Дады разбрелись, помогая тащить шлейфы новых литературных течений, первоначальный лагерь поредел. Там-сям еще сражался одинокий воин, даже уже и не по убеждению, скорее, из упрямства стоял за честь знамени.

К этому времени относится последний манифест дадаизма; в нем чувствуется горькая насмешка, с которой автор бросает в глаза ничего не понимающему миру: да, мол, я сумасшедший. Чтобы придать своим словам особый акцент, он прибегает к техническим возможностям печати, используя весь набор типографских шрифтов.

Манифест

Зеленоголового человека

или

активного мертвеца к извозчичьим лошадям и элеваторам

или

К чахоточным всего мира

или

уважаемое человечество

или

глубина каждой веры равна сумме сил всех бездарностей

Я брат извозчичьим лошадям и элеваторам

потому что они материал терпения и не умеют ни верить,

ни отказывать потому что они ревущая из

вестка для моей стройки

в пояснице домов улиц гаваней

сумасшедшие единственно серьезные члены общества

сумасшедшие ночью поют

сумасшедшие днем поют

выбегая из-за белых заборов пастись на солнце

я сумасшедший

потому сумасшедшие есть самый суггестивный материал

потому сумасшедшие наичистейшая гармония

солнце сумасшедшее, вода сумасшедшая, ночь сумасшедшая

сумасшедшие стоят на горах и громоотводах

и поют

Вот так и идет, на целых двух страницах в четверть листа. В последних строках звучит полнейший разброд, это до некоторой степени делает понятной бессмыслицу манифеста.

Я бы хотел знать только то

какой запах может быть у Сириуса

а потом и так все стало бы все равно но сейчас уже

вечер ветер на прижатых кошачьих головах катается

по тупикам

оттуда, где мое сердце зеленые коровы

ревут на башни.

Это была агония дадаистского агона154.

ПРИГОВОР СОВРЕМЕННИКА

Кто незадачливым взором пытается заглянуть в будущее, тот никогда не увидит и не почувствует происходящего в настоящем. Он бегает от тайной гадалки к легальной, от лжепророка к лжемедиумам и не слышит слова настоящих прорицателей. Хотя прямо у него на глазах ему совершенно в открытую протягивают кусочек будущего самый настоящий предсказатель - ученый и поэт.

Однажды я уже делал смотр ученым нового времени, на которых затхлые в своем пристрастии к традициям современники вместо лаврового венка одевали соломенный венец презрения. А в давние времена их ожидала еще и худшая награда - вместо соломы им плели венец из терний155. В средние века не для одного ученого обернулось роком, что он так и не смог пролить света в окружающую его тьму. Вспышки пламенного ума еще более слепили глаза его современникам. Следовать за гением в высоты было трудной утомительной задачей. Куда удобнее было оставаться на равнине и бросать в глаза провозвестникам будущего обвинение - бездарный обманщик!

О СТИЛЕ ЙОКАИ МОРА156

В 'Немзети уйшаг' за 1846 год на 254-й странице в статье театрального критика можно прочитать:

'Даже дважды наново переиначенная народная драма некоего Мора Йокаи 'Два опекуна' умерла неоплаканной на сцене Национального театра... Господи, прости родителю ее грехи его, произведшего на свет этакую несуразицу, и мир праху усопшей'.

Ставящего в скобки вопросительные и восклицательные знаки театрального критика еще как-то можно извинить, потому что мы знаем, широкий размах таланта Йокаи не мог втиснуться в замкнутые формы тогдашней драмы. Но и другим его пьесам пришлось пострадать от ударов громов и молний небесных, раздававшихся из цитадели критиков.

В 'Хондерю' за 1847 год во II выпуске под заголовком 'Литературная азбука' критик под псевдонимом Северус в целой серии статей удостаивал внимания тогдашнюю писательскую поросль. Упоминание о Йокаи у него получилось таким:

'Хирадо' как-то к слову опубликовал критическую заметку о сем молодом человеке, в коей говорилось: если б он начал прилежно учиться, из него могло б что-то выйти.

Если человек не располагает ни логическим рассуждением, ни юмором выражений, если человек вынужден порционами отмерять будничные прозаические вещи, таковой стиль выглядит именно что сечкою. Господин Йокаи, у коего до сих пор натурально не было времени приобрести желаемые познания, за неимением лучшего стиля пишет таковым стилем-сечкою. Писания его хороши для упражнений в стиле, но выразительность, зрелость - при полном их отсутствии, а посему упражнения его несколько неудобоваримыми становятся'.

У нации желудок оказался куда лучше, нежели у господина Северуса, - труды Йокаи она переварила на доброе здравие. Я не стал тратить времени, чтобы проследить, какой же это критик таился под псевдонимом. Но не так уже невероятно, что сам Йокаи в романе 'Будущий век' потому и дал имя Северус тому гнусному сарацину, что припомнил он давнего доброжелателя.

БЕСТАЛАННЫЙ ПЕТЕФИ157

Очень свысока глядел тогда критик на поэта. Говорящий притчами Андраш Дугонич сказал бы тут: