Сраный город! Жители – придурки! Погода мерзкая! Не работа, а дурдом!
И сегодня утром, ну, просто шиза! Не успел он натянуть свой пуленепробиваемый жилет, как надо выскакивать из дома: вооруженное нападение на улице Мартир, в кафе с табачным киоском. Они нагрянули вшестером, чтобы усмирить одного недоумка, он угрожал всем присутствующим, показывая шприц, наполовину заполненный его серопозитивной кровью. Если верить тому, что он наплел. Купить шприц в аптеке куда легче, чем сторговать винтовку у скупщика краденого. Поэтому в последнее время и развелось столько «нападений со шприцем в руке». Все же этому психу удалось сломать свою дрянную иглу об плечо агента Ришара. А вдруг у него на самом деле СПИД? Хреново тогда и Ришару, и троим его мальцам!
Только отвезли агента в больницу и отправили этого задохлика в полицейский участок… Пуф! Час от часу не легче! Выстрел на улице Бланш! На «хате», что на четвертом этаже дома 39, оборудовано настоящее гнездышко любви, и там одну девицу угораздило направить пистолет, выхваченный ее сутенером, против него самого. Ну и видок у этого сутенера! Девица истерически ревет: «Я не хотела пускать ему кровь, не хотела!» Легко сказать! Для установления его личности фотографии недостаточно: пуля раскроила ему весь торец! Стены забрызганы мозгами. На розовых обоях это смотрится тон в тон… А ей хорошо бы предложить пройти реадаптацию, пусть включается в общественную жизнь, ну, хотя бы как декоратор, что ли, когда она выйдет из тюрьмы, у нее уже будет не та вывеска, с которой можно возобновлять прежнее ее ремесло! Их дело – арестовать бабенцию, а дальше – пусть с ней валандаются эти типы из криминальной полиции.
Едва он принялся разгребать бумажки в полицейском участке, бац! Финальный бросок! С показаниями теперь разбираться Колену, а ему предстоит восхождение на третью за сегодняшний день Голгофу. Кодекс, статья 21. Кто бы знал, как он терпеть не может этих самоубийц!
Статья 21, «Попытка самоубийства». Один «отчаявшийся», как пишет
Сраный город! Жители – придурки! Погода мерзкая! Не работа, а дурдом!
Он прибывает раньше пожарных. Это в доме 44, на углу улицы Кадэ. Красивое добротное здание. Предъявляет свое удостоверение, перечеркнутое сине-бело-красными полосами, консьержка поспешно открывает, она, видно, заждалась. И начинает объяснять, от смятения ее португальский акцент делается еще непонятнее. Почему четыре консьержки из пяти – португалки? Разводят они их, что ли, у себя в Лиссабоне? Приличная каменная лестница с красным ковром и всем прочим, на девятый этаж Мичелли поднимается на лифте.
Дверь открыта. Доносится женский голос:
– Жан Эдье, прошу тебя…
Не иначе, как жена.
– Лейтенант Мичелли, мадам… Ваш му…
– Сделайте что-нибудь, умоляю, а то он…
– Значит, это ваш муж, – говорит Мичелли, направляясь к окну. – Он объяснил вам причину такого поступка?
Он наклоняется. Вон этот субъект, в трех метрах от него. Судя по его виду, он не замечает Мичелли. При подобных обстоятельствах так даже лучше. Чтобы «установить контакт», нужны хоть какие-то исходные сведения. Субъект распростерся на каменном карнизе, с неподвижным взглядом – так наблюдают за Парижем статуи химер Нотр-Дам.
– Нет, он ничего не сказал… Вообще-то он пытался! Но я не поняла.
– Речь шла о чем? О ссоре?
– Нет… Он ворвался, как безумный, все время повторяя: «Это невозможно, это невозможно…»
– Невозможно что?
– Но ведь я говорю вам, не знаю!
С этой надо поаккуратней, она на грани нервного срыва.
– Успокойтесь, мадам. Я здесь для того, чтобы помочь вам!
В голове Мичелли ход событий прокручивается с бешеной скоростью. Зажиточная квартира, обставленная со вкусом. На мадам шмотки с фирменными знаками. Одна улица Мобеж чего стоит. Денежными вопросами, похоже, занимается Жан Эдье. Игрушки убраны в корзинку. Значит, есть дети. Наверное, они сейчас в школе, хоть в этом повезло. Судя по игрушкам, мальчик, от четырех до шести лет. В гостиной, на журнальном столике валяется номер
Ну, что же он тянет… Пора двигаться. Давай!
Мичелли ставит ногу на подоконник. Жан Эдье, похоже, все еще его не замечает. Хотя наверняка он находится в поле его зрения.
– Остановитесь, месье!
Никакого ответа. Он что, окосел, перебрал медока?
– Мадам, ваш муж принимает снотворные?
– Нет, нет…
«Установить диалог»… Да плевал я на тебя!
Все же он наклоняется пониже, силясь говорить отчетливо и спокойно:
– Месье! Ваши дети сегодня вечером спросят, где их отец!
На этот раз, до него вроде дошло, слова пробились сквозь мозговой барьер. Он выпрямляется. Будь поосторожнее, лейтенант, именно после этого они чаще всего и сигают.
– Не двигайтесь, месье. За вами придут. Я не стану ничего предпринимать, просто сяду на край окна. Так вас устроит?
– Вы ничем мне не поможете, убирайтесь!
Мичелли делает то, что обещал. Медленно ставит обе пятки на карниз. Стоп, не шевелиться! А то промокнешь до нитки! Очередной повод схватить насморк! На какой-то миг он подумал, а не припугнуть ли Жана Эдье серьезным гриппом, но нет, не годится, кто готов сломать себе шею о мостовую, тому не до заложенного носа. Лучше о детях, это, похоже, его прошибает…
– Разве это выход из положения? Как ваша жена объяснит такое малышу? У вас мальчик, да?
– Это невозможно…
– Невозможно что?
– Только не для меня! Нет! Не для меня…
Ух! Наконец-то продвигаемся, он заплакал. Слезы снимают напряжение. Это хорошо. А теперь завершим вопросительной фразой. Да, не забыть бы, теперь нужно «конкретизировать беседу»:
– В чем проблема, Жан Эдье?
– Почему? Боже мой, но почему?
– Пока не пришли пожарные, поговорим спокойно, ладно? Так в чем же проблема?
– Нечего обсуждать. Это невозможно…
Жан Эдье уставился на мостовую, до нее тридцать метров. Пешеходный переход станет верной мишенью, как раз точно внизу. Надо помешать ему вглядываться в пустоту.
– Посмотрите на меня, Жан Эдье. Я вас пойму. Что вас мучит?
Жан Эдье переводит взгляд на Мичелли.
– Понять такое? Куда вам!
Отлично. Этот тип разговорился. Мичелли «установил диалог»… Ай да учебник!
– Только не молчите. Вы готовы мне об этом рассказать?
– За сорок пять лет передо мной ни разу не возникало такого вопроса. Дети, жена, я ее люблю, она мне верна, и вдруг такое… невероятное влечение! Это невозможно!
