А, вот оно что! Наконец мы подходим к главному! Этот барсук наставил своей женушке рога… Тоже мне дело! При чем тут полиция? Подняли по тревоге целую воздушно-десантную дивизию!

– Знаете, я думаю, ваша супруга сумеет вас понять. Такое случается с каждым. Я тоже один раз согрешил. И рассказал своей жене, она заслуживала, чтобы я ей признался. И ваша жена, я уверен, заслуживает этого не меньше. Разве вы так не думаете?

– Кретин!

– Что?

– Она сумеет понять, моя жена? Если я ей расскажу, как внезапно ощутил непреодолимую тягу схватиться обеими руками за любой хер, без разбору… и чтобы самому мне… засадил, чтобы меня отымел… вдоль и поперек, другой мужик. И что думаю я отныне только об этом? Не знаю, как случилось, что в одно прекрасное утро я, двадцать лет состоящий в браке и ни разу в жизни не пересекшийся ни с одним педерастом, вдруг начал с вожделением заглядывать в промежность всем самцам нашего агентства… Она поймет, если я расскажу, как хочу вертеть жопой во всех столичных притонах, и от одной такой мысли млею от восторга? Как мучит меня жгучая жажда – пососать конец у каждого встречного? И в этом признаться жене? И она поймет? И объяснить это своим детям? Кретин…

– Когда это случилось, вы с Розой уже давно были женаты?

– Точно не помню, все так далеко. Лет семь или восемь.

– Как это произошло? Я хочу сказать… Ты сам ее… нашел?

– Это никогда не бывает так просто. Она была подругой моей юности. Звали ее Элен. Тебе известно, что я учился в Бостоне? Так вот, там я с ней и познакомился. В ту пору между нами ничего не было, мы были очень близки, но дальше дружбы отношения наши не продвинулись. Получив диплом, я вернулся во Францию и там встретил Розу. Объявлена война. А затем – Сопротивление, работа в подпольных изданиях, мой роман. После войны я пользовался уже некоторой известностью. Элен периодически мне позванивала. И некоторое время спустя, меня пригласили прочесть цикл лекций в моем родном университете. Получив сведения о бронировании места в самолете и в гостинице, не совсем понимая, зачем, я сообщил ей время своего прилета, название отеля и номер комнаты. Когда я заносил туда свои чемоданы, она уже ждала меня в холле.

– И она тебя обольстила?

Роже не в силах удержаться от улыбки.

– Марсьяль, ты выражаешься, как персонаж из любовного романа. Нет, она меня не «обольщала». Скорее, это я сделал первый шаг. Мы пообедали в ресторане, куда заходили еще в студенческие годы. В памяти стали всплывать общие наши воспоминания. Приятный вечер в Бостоне, бухта, сверкающая огнями, Атлантика, отделяющая меня от привычной моей жизни. Я обнял ее за талию. Мне показалось, что она была к этому готова.

– А было ли так на самом деле?

– Думаю, что да. Я проявил настойчивость, она уступила. В течение многих лет она уверяла, что в тот вечер пришла меня повидать без всякой задней мысли. Теперь я все чаще в этом сомневаюсь, но она так никогда и не призналась. Видишь, даже в моем возрасте, «женская загадочность» не теряет свою остроту!

– Она была незамужняя?

– Почему же… У нее даже были дети.

– И долго длилась ваша связь?

– Не один год. Мои лекции в Бостоне проходили успешно. В ту эпоху американцы восхищались литературным Парижем, Сен-Жермен-де-Пре. Скромно замечу, что, являясь его представителем, я к тому же свободно говорил по-английски и сам переводил свои романы. Некоторые из них появлялись в Соединенных Штатах еще до своего выхода во Франции. Меня стали приглашать регулярно. Один или два раза в год. У меня даже была возможность поселиться в США, в период экранизации моего романа Пепел и Свинец. Но мне больше нравилось проживать две жизни, которые разделены океаном. Элен присоединялась ко мне, характер ее работы позволял ей ссылаться на деловые поездки в те города, где я находился.

– Она никогда не приезжала в Европу?

– Нет. Думаю, перелет через Атлантику означал бы для нее разрыв с мужем. Океан являлся чем-то вроде границы между двумя измерениями. Хотя от Бостона до Лос-Анджелеса лететь по времени не дольше, чем до Парижа. Граница символическая и, в то же время, вполне реальная.

– А если бы она проявила инициативу?

– Не знаю. Этого так и не произошло. Я любил ее, но Розу я тоже любил. При этом наши с Элен отношения не мешали ей любить Герберта.

– Ее мужа?

– Да. Мы жили как бы вчетвером, только они об этом не знали.

– Как же это должно быть тяжело: надо постоянно лгать, и…

– Это правда. И мне, и ей было непросто. Но мы нуждались друг в друге.

– Для чего?

– Ну и ну! Для чего? Ах, если бы возможно было однозначно установить причину необъяснимых наших поступков! Я не знаю. У каждого из нас возникали вопросы о нашей жизни, о нашей работе, о наших супругах, о наших детях. Мы делились своими сомнениями и ободряли друг друга. Отношения наши были неким свободным пространством, тайным садом, где мы совместно владели всем: нашими телами, нашими тревогами, нашими вопросами, нашими ответами. Это было прекрасно.

– Отчего же не разделить свои сомнения с Розой?

– Именно оттого, что она сама является их частью.

– Как такое возможно?

– Знаешь, когда в двадцать пять лет твоя душа связывает себя обетом с другой душой, срок этого обета хочется считать бесконечным. Постепенно, живя вместе, души эти претерпевают изменения. Причем меняются они не всегда в том же направлении, не всегда с той же скоростью. И вдруг, однажды утром просыпаешься – а рядом чужая душа, которую твоя душа больше не признает. Наверное, это общее место, но что поделать, таково реальное положение вещей.

Марсьяль делает негодующее движение рукой:

– Конечно же, – говорит он, – так практически у всех, не правда ли?

Роже замечает тень, промелькнувшую во взгляде молодого человека. Он старается говорить нейтральным тоном:

– Полагаю, говоря так, ты имеешь в виду своего отца.

– И что из этого?

– Ничего. Просто ты страдаешь из-за расставания своих родителей.

Марсьяль не отвечает, впрочем, и вопроса-то нет. Он обхватывает колени руками, положив сверху подбородок, и смотрит сквозь слезы на маленький язычок пламени, надрывно догорающий в очаге. Роже выпрямляется.

– Я еще заварю чаю.

Роже встает, предоставляя юноше возможность выплакаться. Марсьяль это улавливает, но не желает давать волю своим чувствам. Он, в свою очередь, встает и подбрасывает в камин полено. Раздувает огонь. Пламя, потрескивая, набирает силу. Чем отличается история Роже от истории его отца? Роже не попался с поличным, только и всего! Выходит, жизнь – всего только череда предательств, совершаемых тайком? Разве не существует запрета на предательство? Или главное – просто не быть уличенным? Как далек этот мир от иллюзий и благородных намерений, в соответствии с которыми хотелось бы жить Марсьялю.

Роже возвращается с дымящимся чайником. Он садится, обращает внимание на появление нового полена.