туалетные принадлежности, мешочек со всем необходимым для шитья, небольшая кастрюлька с длинной ручкой, кошелек с монетами, приятную тяжесть которого Дженни ощутила на ладони, и тонкая пачка бумажных денег. Нашелся и кусок мыла, и еще один мешочек, где лежали пакетики с лекарствами. Дженни принюхалась к порошкам и мазям; хмыкнула удовлетворенно, уловив терпкий запах порошка из семян сабадиллы[3]. Она рассчитывала найти это снадобье.

Присев на корточки, Дженни глянула в покрасневшие глаза Грасиелы.

— Мне понадобится твоя помощь.

— Я тебя ненавижу! — прошипела девчонка.

— И тем не менее мне нужна твоя помощь.

Теперь, увидев девочку при ярком солнечном свете, Дженни пришла к заключению, что она не похожа на Маргариту, но не менее красива, чем мать. Особенно хороши были у нее глаза, опушенные густыми ресницами и то и дело меняющие цвет с голубого на зеленоватый и наоборот. Сейчас они смотрели жестко.

Дженни покопалась в сумочке для шитья и достала небольшие ножницы.

— Ты умеешь ими пользоваться?

— Конечно, я умею пользоваться ножницами! — высокомерно ответила Грасиела, глядя на свою спутницу с аристократическим пренебрежением.

— Откуда мне знать, что умеет и чего не умеет шестилетний ребятенок? — огрызнулась Дженни, сунула ножницы в руку Грасиеле, потом кое-как расправила спутанные пряди своих потускневших от грязи рыжих волос.

— Отрежь их. Грасиела попятилась.

— Вши, — пожав плечами, пояснила Дженни, обрадованная выражением страха на детском лице. — Имей в виду, что нам с тобой придется показаться на людях. Остриги их коротко, но не слишком, чтобы это не выглядело нелепо, когда я надену шляпу.

— Вши! Какая гадость! Я не хочу до них дотрагиваться!

— Или мы избавимся от них прямо сейчас, или через день-другой они заведутся и у тебя.

Рука Грасиелы взлетела к каштановым кудряшкам, выбивающимся из-под ее маленькой шляпки с перьями.

— Нет!

Дженни молча указала Грасиеле на свою голову, размышляя при этом, разумно ли подпускать так близко к себе с острыми ножницами того, кто тебя ненавидит, пусть даже ребенка.

Грасиела приблизилась к ней с таким отвращением, словно Дженни была прокаженной. Заставила себя приподнять грязную прядь, взявшись за нее большим и указательным пальцами.

— Фу!

— Режь, чтоб им пропасть!

Среди вещей было и зеркальце, но совсем крошечное — больше дюйма поверхности в него не разглядишь. Иначе Дженни сделала бы все сама.

Минутой позже слипшиеся пряди начали падать вокруг нее на землю. Дженни старалась не смотреть на них. Она только и гордилась, что своими волосами. Они у нее красивые. Вернее, были бы красивыми, если бы она как следует ухаживала за ними. Дженни сидела с каменным лицом и смотрела прямо перед собой, пока Грасиела щелкала ножницами и топталась вокруг нее, стараясь уклониться от падающих прядей.

— Вот и все, — сказала девочка, возвращая Дженни ножницы и глядя на ее голову с мстительной усмешкой.

Стиснув губы, Дженни взяла в руки зеркальце и подняла повыше. Грасиела обкорнала ей волосы примерно до уровня ушных мочек, а кое-где и еще короче; там и сям торчали клочки, словно щетина на щетке. Большинство женщин заплакало бы при виде такой картины. Дженни только вздохнула и долгую минуту молча смотрела куда-то в пространство.

Встала, сняла блузку и юбку, бросила их под дерево. У нее не было времени натягивать чулки, и теперь ботинки прилипли к ногам, она не без труда стянула их. Грасиела расстелила в тени скатерть, уселась с необыкновенным достоинством, потом развернула тортильи с холодным мясом. Первым долгом, разумеется, положила на колени салфетку. Сидела и наблюдала за тем, как Дженни раздевается.

— Ты могла бы меня поблагодарить.

Дженни только зыркнула на нее, но ничего не ответила. Еще чего! Благодарить эту ехидную букашку за то, что она навыстригала проплешин у нее на голове! Дженни не сомневалась ни минуты, что девчонка радуется учиненному безобразию.

Деликатно откусывая по маленькому кусочку от тортильи, Грасиела внимательно наблюдала за тем, как Дженни ступила в воду ручья и начала намыливаться.

— Я раньше не видела взрослых людей голыми, — сказала она, не сводя с Дженни глаз.

— Вот и погляди, — отрезала Дженни.

Она не помнила, чтобы чувствовала себя когда-либо до такой степени неловко. Если кто-то и видел ее голой с тех пор, как она перестала быть ребенком, она сама об этом не ведала. Она притворялась, что не обращает на Грасиелу внимания, но лицо ее так и горело от стыда.

— У всех взрослых женщин растут волосы между ног или только у тебя?

О Господи! Дженни так и вспыхнула. Она повернулась к девчонке задом, но от этого было не легче.

— У всех взрослых женщин там волосы, — сдавленным голосом ответила она.

— А почему?

— Откуда мне знать? Это происходит, когда девочке исполняется десять не то двенадцать лет, я уж и не помню. Твоя мама ничего тебе не рассказывала о… обо всем этом?

— У моей мамы нет пучка безобразных волос между ног, — заявила паршивка тоном величайшего превосходства.

— Вот именно что есть. — «То есть было», — молча поправила себя Дженни. — У всех взрослых женщин волосы между ног и под мышками.

— А у моей мамы нет! — выкрикнула Грасиела, сморщив лицо; щеки у нее покраснели, девочка уронила лепешку на колени, глаза были полны слез, из груди рвались рыдания. — Моя мама уже умерла?

Дженни перестала скрести голову и с опаской огляделась по сторонам. Она сомневалась, чтобы на расстоянии оклика находилась хоть одна живая душа, но мало ли — местность-то неровная! Нельзя быть вполне уверенной.

— Малышка! Эй, не вопи так громко! Перестань, говорю тебе!

Дженни забыла, если когда-то и знала, что такое плачущий ребенок, каким несчастным он выглядит. Слезы так и лились из голубовато-зеленых глаз Грасиелы. Из носа у нее текло, лицо и плечи дергались. Все тельце содрогалось от рыданий. Дженни глядела на этот маленький комочек сплошного безнадежного страдания и чувствовала себя беспомощной, как никогда в жизни.

Поглядывая одним глазом на Грасиелу, она поспешила смыть с себя мыло, потом насыпала порошка сабадиллы в маленький пузырек с уксусом, мысленно поблагодарив Маргариту за предусмотрительность, и втерла состав в голову, от души надеясь, что на ней нет царапин — в противном случае уксус превратится в жидкий огонь, который прожжет череп до самых мозгов.

— Мне очень жаль, что твоя мама уже стала ангелом.

Дженни вышла на берег, вытерлась нижней юбкой, оторвала от ее подола полоску материи, намочила в ручье и обвязала этой тряпкой голову. Порошок сабадиллы уничтожит оставшиеся гниды. К тому времени, как они доберутся до Верде-Флорес, чтобы сесть в поезд, надо хорошенько вычесать волосы гребнем.

Дженни набросила на себя ситцевую сорочку, отороченную кружевом — первым кружевом, которым ей довелось себя украсить.

— Малышка, я знаю, что тебе очень плохо, но ты постарайся быть сильной.

Грасиела сидела съежившись, словно из нее выпустили весь воздух. Руки бессильно повисли, кисти распростерлись по земле. Слезы и сопли капали с лица на салфетку. Если бы Дженни увидела страдающую до такой степени собаку, она бы ее пристрелила, чтобы избавить от мучений.

— Девочка, послушай. Люди все время умирают. Тебе надо к этому привыкнуть. — Слова не помогали. Дженни просто не могла поверить, что в столь маленьком существе помещается такое количество слез. — Эта женщина — кажется, ее зовут Мария — была права. Твоя мама очень сильно болела, ты, наверное, видела, что она кашляла кровью. Теперь она больше не страдает от боли.

— Я хочу быть с ней.

— Я понимаю, что ты этого хочешь. — Дженни надела юбку и засунула в нее подол сорочки. — Но не можешь. Ты просто должна с этим согласиться и перестать хныкать. Слезами горю не поможешь.

— Ты некрасивая и злая, я тебя ненавижу.

— Ты маленькая и сопливая, и я тебя тоже не слишком обожаю.

Дженни нашла тортильи и впилась зубами в одну из них. Вкусно. Она жевала и обеспокоенно наблюдала за Грасиелой. Как поступила бы Маргарита? Что она сказала бы в подобном случае?

— Пора заткнуться, слышишь?

Вряд ли Маргарита произнесла бы такое. Девочка заплакала еще сильнее и громче.

— Послушай, плачем ты свою маму не вернешь. Только хуже себя почувствуешь, а мне захочется шлепнуть тебя. Чтобы ты замолчала. Я, например, не вела себя так, когда узнала, что умерла моя мама. — Дженни доела, наполнила водой фляги и привязала их к седлу. — Поехали. Если мы не будем больше останавливаться, то дотемна сделаем еще десять миль.

Грасиела не двинулась с места.

— Малыш, — снова заговорила Дженни, стараясь быть терпеливой. — Поверь, я хотела бы уехать отсюда и оставить тебя, но я не могу. А ты слишком мала и глупа, чтобы позаботиться о себе. Вот так. Если ты не хочешь, чтобы тебя убили бандиты или съели волки, то лучше оторви свою попку от земли и шагай сюда.

Грасиела медлила достаточно долго, возможно, давая понять, что действует по принуждению. Наконец подошла, опустив голову, обливаясь слезами и хлюпая носом, плечи у нее дрожали. Девочка безвольно повисла у Дженни на руках, когда та поднимала ее на лошадь.

Жестко стиснув губы, Дженни уселась позади и тронула лошадь каблуками в бока. Грасиела откинулась назад, и Дженни вновь ощутила жар детского тельца, горячего, словно печка.

— Вот какое дело, — сквозь зубы заговорила Дженни. — Ты не разговаривай со мной,