- Да как же без пашпорта каяться-то? Знамо дело, без пашпорта и каяться нельзя.

- Зачем в Петербург пришел?

- На заработки пришел... А как вышел срок пашпорту, домой собрался, продолжал арестант, немного приободрившись и оправившись от первого смущения. - Двадцать пять рублев денег имел, да на серскасельской машине украли и мешок и деньги, - я там жил, значит... Ну, домой вернуться не с чем - я так и остался...

- И давно без паспорта?

- Поболе года уже... да год по пашпорту жил.

- Женат или холост?

- Женат... жену в деревне оставил.

- Как же она там без тебя живет? поди, чай, избалуется?

- А пусть ее балуется!.. мне же лучше!..

Этот ответ немало изумляет следователя.

- Как так? - спрашивает он. - Да коли она там с другим парнем слукавится?

- Что ж, в этом худа никакого нет. Пущай ее слукавится... по крайности, как ежели домой вернусь, так авось, бог даст, работника лишнего в семью родит - мне же подспорье будет... Это ничего, это хорошо, коли слукавилась.

- Ну, конечно, это твое дело!.. Как же ты без глаз-то больше года прожил? Чем занимался?

- В поденной работе жил... То у того, то у другого хозяина, пока держали, где день, где два, а где и неделю - так вот и жил.

- А милостыню зачем стал просить?

- А вот - летось жил я у хозяина на Обводной канаве; порядимшись было дрова к Берендяке на лесной двор таскать, да заболел я тут. Хозяин не стал держать на фатере; говорит: 'Помрешь, пожалуй, а мне с тобой и тягайся тогда! - иди, благо, куда знаешь!..' Ну, я и пошел.

- Куда же пошел-то?

- А в кусты...

- Как в кусты?

- А так, в кусты... за Московскую заставу - там и жил в кустах тех.

- Больной-то?

- Да, нездоровый; так и жил.

- А ночевал-то где?

- А все там же, в кустах... был на мне зипунчик такой в те поры; так вот им-то прикроешься от холоду, и спишь себе.

- А кормился где и как?

- Да есть-то в ту пору оченно мало хотелось мне... Ну, деньжата кое-какие пустяшные были; выйдешь на дорогу - там лавочка была - купишь себе булочку да и кормишься день, а ино и два... А то вот тоже травкой питался...

- Какой травкой?

- А кисленькой... Травка такая есть... щевелек прозывается - ею и питался... Ну, а там ягодка поспевать стала - так ино вот ягодки али бо листиков там разных пощиплешь - ну, и ешь себе...

Мужичонко на минуту приостановился и о чем-то грустно раздумался.

- А потом в здоровье чуточку поправился, - продолжал он, - вышел из кустов, только в силу еще не взошел - работать не мог и места не сыскал себе - по той причине и милостыньку стал просить.

- И долго в кустах ты прожил?

- Да за полтора месяца прожил-таки - не оченно долго!

- И ты не врешь?

Мужичонко остался очень удивлен этим последним вопросом. Действительно, он рассказывал все это столь простодушно и с такою детски-наивной откровенностью, что трудно было тут подметить неискренность и ложь.

- Пошто врать! - заговорил он на вопрос следователя. - Я должон со всем усердием открываться; как это было, так и рассказываю... Уж соблаговолите, ваше благородие, отправить меня на родину! - прибавил он после некоторого размышления. - Надоскучило мне тутотко без глаз-то мотаться... Дома отец, али бо мир хоть и всыплют сотню-другую, а все же оно легче, потому - дома; значит, в своей стороне. А чужая сторона, какая она? - без ветру сушит, без зимы знобит. Уж это самое последнее дело.

И мужичонку уводят в другую комнату - записывать его показание, а на место его появляются две новые личности.

- А!.. Божии страннички, мирские ходебщики! добро пожаловать! приветствовал вошедших следователь.

Те по поклону.

Один из них - ражий, рыжебородый, длинноволосый и сопящий мужичина в послушническом подряснике, с черным стальным обручем вместо пояса. Другой нечто ползущее, маленькое, низенькое, горбатенькое и на вид очень несчастненькое и смиренное. Вползло оно вместе с ражим своим сотоварищем и забилось в угол, как еж, откуда подозрительно поводило своими глазками, словно таракан усиками.

Читатель, конечно, узнал уже обоих.

- Кто таков? - обратился следователь с обычным форменным вопросом к Фомушке-блаженному.

- Кто? я-то?

- Да ты-то!

- Сам по себе! - отрывисто прошамкал блаженный, с нахальством глядя своими быстрыми плутовскими глазами прямо в глаза следователю.

- Вижу, что сам по себе; да каков ты человек-то есть?

- Божий.

- Все мы божьи; а ты мне объявись, кто ты-то собственно?

- Я-то?

- Да, ты-то!

- Я - птица.

- Гм... вот оно что!.. Какая же птица?

- Немалая!..

- Однако, какая же?

- Да высокого-таки полета...

- А какого бы, желательно знать?

- А по крайности будет - соколиного...

- Ого, как важно!.. Ну, так вот, ваша милость, желательно бы знать чин, имя и фамилию.

- Чью фамилию, мою?

- Ну, разумеется!

- У меня фамилия важная...

- Тем-то вот оно и интереснее.

- Да антерес - не антерес, а только важная. При всех посторонних не объявлюсь, а на секрете - пожалуй, уж так и есть, уважу!

- Ну, это положим, вздор вы изволите говорить. А вы, мой милый, без штук: фамилия!

- Сказано раз, что важная... А впрочем - ну их! пущай все знают! тотчас же раздумал блаженный.

- Вот эдак-то лучше!.. Ну, так какая же?

- Князь Волконский! - дерзко и громко брякнул Фомушка и с самодовольством окинул всю комнату, как бы желая поглядеть, какой это эффект произвело на присутствующих.

- Ну, а паспорт ваш где, князь Волконский? - с улыбкой допытывает его следователь.

- А нешто у князьев есть пашпорты? - с уверенностью стойкого и законного права вздумал вдруг авторитетно диспутировать Фомушка, заложив руки за спину. - Нас каждый знает! Какие у нас пашпорты? Никаких таких пашпортов мы не знаем, да и знать не должны! Мы странным житием занимаемся, потому - как мы это самое странное житие возлюбили, так по нем и ходим... А что касается звания и фамилии, то так и пиши: князь, мол, Волконский!