- Нет... он такой слабенький, - нерешительно возразила она, глядя полными ожидания глазами на повивальную бабку, потому что думала услышать ее согласие.
- Так неужто ж оставлять его? - спросила эта с холодным удивлением.
- Да, я думаю, оставить лучше будет... Жаль ведь бедняжку.
- Ой, что вы! Есть чего жалеть! Да и стоит ли оставлять-то? Ведь только была бы охота, а этих поросят всегда вдоволь будет, - шутила акушерка.
- Нет, уж я оставлю, - положительно сказала Бероева. - Больно бросить его, да и грех... Посмотрите, какой он больной.
- Да, кажись, не живучий.
- Так уж если умирать ему - пусть лучше умрет на моих глазах... Все же спокойнее, да и совесть не так мучить будет... Мы хоть сколько-нибудь похолим его, - говорила она, тихо целуя младенца.
- Что ж, стало быть, вы его с собой брать хотите? - спросила акушерка.
- Н-нет, - раздумчиво проговорила больная. - Если б вы так добры были... я хотела бы лучше у вас; ведь вы принимаете иногда на воспитание? Я платить вам буду.
- Отчего же не принять? Мы берем иногда, - согласилась акушерка. Двадцать пять рублей в месяц; деньги помесячно вперед; а уход за младенцем уж вы не беспокойтесь - хороший будет, - объявила она, употребив минуту на соображение: стоит ли игра свеч, то есть брать или отказаться?
Бероева пожала ей руку и от души поблагодарила за это согласие.
Ребенок остался у акушерки. Мать очень часто ходила и навещала его. Но надо было подумать, из каких доходов платить за воспитание? Где взять денег на это? Средства Бероевых были довольно ограниченны, да и нравственное чувство ее возмущалось при мысли употреблять деньги мужа на чуждого ему ребенка. Первый месяц она попробовала заложить кое-какие вещицы свои и заплатила положенную сумму. Ей пришла мысль переводить статьи в журналы. Она сделала опыт - перевод оказался удачен, но ни одна редакция не согласилась принять его и отказала в работе на будущее время, так как эти 'места' бывают постоянно заняты собственными, привилегированными сотрудниками. Тогда Бероева обратилась к модным магазинам, прося у них поденных заказов, неудача и здесь. Одна только лавка в Гостином дворе вошла с нею в соглашение и за довольно скудную плату поручила доставлять на себя вышивание по батисту. Все это оказалось весьма ничтожно и далеко не пополняло необходимую на воспитание сумму.
Между тем приехал муж, и с его приездом прекратились и те скудные ресурсы, которые она могла зарабатывать в его отсутствие.
Акушерка, с замедлением платы, стала изъявлять сильное неудовольствие и предупредила, что если дела пойдут таким образом, то она должна будет отказаться от воспитания ребенка и передаст его с рук на руки, по принадлежности - матери.
- Ведь у него же есть какой-нибудь отец, - говорила она, - ну, отец и должен позаботиться, обеспечить...
Бероева рассказала ей все дело - сколько она помнила и понимала его.
- Вы видите, - заключила она, - что я его совсем почти не знаю, а встретиться с ним мне решительно негде.
- Ой, как 'негде'? Помилуйте!.. Да вот вам первое место - хоть бы маскарад... Вам, конечно, лучше всего самолично переговорить с ним, напишите ему бильеду, назначьте рандеву - он и приедет.
Бероева поразмыслила над этим предложением: оно показалось ей достаточно основательным - и она решилась.
Муж ее, вместе с Шиншеевым, должен был ехать на несколько дней в Москву.
Отсутствием его воспользовалась Юлия Николаевна и, дождавшись кануна первого маскарада, написала Шадурскому известную читателю записку.
* * *
- Я не стану корить вас тем, что вы со мною сделали, - бог вам судья за это, - говорила Бероева с полными слез глазами, объяснив уже князю все обстоятельства, - но ребенок... он ведь ваш... о нем заботиться надо.
- Пожалуй, я не прочь, - равнодушно прожевал князь Владимир, запивая шампанским котлету, - только с условием, - прибавил он с двусмысленной усмешкой.
- С каким условием? - выпрямилась Бероева.
- Весьма легким для женщины.
- Князь, говорите яснее, - с строгим достоинством заметила она, сдерживая в себе то чувство мрачной ненависти, которое почти неудержимо заклокотало в ней с первой минуты маскарадной встречи.
- Я говорю довольно ясно, - ответил он, наливая новый стакан.
- В таком случае, мы не понимаем друг друга.
- Ну, объяснимся еще яснее. Я обеспечу этого... ребенка, - говорил он с прежним невозмутимым равнодушием 'элегантно-порядочного' человека, которое все более и более возмущало Бероеву. - Что касается до вас - вы ведь женщина небогатая, можете располагать мною, как вам угодно... А условие - ваша благосклонность.
Глаза Бероевой как-то зловеще засверкали. Раненая волчиха поднялась со своего места.
- Ваше сиятельство, - произнесла она тем нервно-звучным голосом, которым особенно ярко высказывается у человека чувство глубочайшего презрения, - все сказанное вами до такой степени низко и грязно, что мне гадко даже дышать с вами одним воздухом.
Она сделала движение к двери. Шадурский остановил ее.
- Ne vous echauffez pas, madame*, - сказал он, став между нею и дверью, - я, право, не понимаю, что же тут оскорбительного?..
______________
* Не горячитесь, сударыня (фр.).
Он, действительно, не постигал, чем может оскорбляться женщина, не принадлежащая к его избранному сословию, жена какого-то господина, служащего в конторе у какого-нибудь Шиншеева.
- Впрочем, - прибавил Шадурский, повинно наклоняя свою голову, - если я сказал что-либо неприятное, беру назад свои слова и приношу тысячу извинений!.. Но послушайте же, - продолжал он, делая поворот на прежнюю тему, потому что чудная красота стоявшей перед ним женщины распалила его голову, и без того уже сильно разгоряченную вином: он не мог теперь уже давать себе ясного отчета ни в словах, ни в поступках. Винные пары сняли ту гладенькую и чистенькую оболочку порядочности и сдержанности, которая так присуща людям этой категории в трезвом их состоянии и по большей части покидает их в состоянии, противоположном трезвости, обнажая всю грубую, животную сторону их натуры, отменно полированной, но совсем не развитой человечески.
- Послушайте, - говорил он, - вы не совсем правы... Если я соглашаюсь обеспечить ребенка, то ведь только для вас. Почему же я знаю, мой ли это ребенок? И кто меня убедит в этом?
- Подлец! - задыхающимся от бешенства шепотом сказала ему Бероева и сделала новое решительное движение к двери.
Шадурский опять загородил дорогу.
- Подлец? - повторил он с улыбкой. - А, знаете ли, чем каждый порядочный человек обязан ответить хорошенькой женщине, если она даст ему пощечину или скажет подлец? Он должен обнять и поцеловать ее тут же... Pardon, madame: noblesse oblige*, - говорил князь, внезапно схватив ее в свои объятия и целуя в лицо.
______________
* Извините, сударыня: положение обязывает! (фр.)
Бероева вырвалась и закричала.
Шадурский, вконец уже опьяненный этим близким прикосновением к женщине, позабыл все и с помутившимися от хмельной страсти глазами бросился на нее снова.
Вся старая ненависть и все те чувства, которые возбудили в ней его слова, вместе с самосохранением и оскорбленным достоинством женщины - с новой и стремительной силой поднялись в ней в это мгновение. Вне себя схватила она со стола серебряную вилку - и в то время, как Шадурский снова успел уже поймать ее в свои объятия, Бероева с неимоверной для женской руки силой вонзила ему вилку в горло и потом в грудь.
Князь Владимир с отчаянным криком повалился на пол. Кровь ручьями брызнула из раны.
В ту же минуту сильным натиском с наружной стороны задвижка отскочила, и дверь отворилась; при виде раненого ужас охватил вбежавших на крик людей.
