покровителем, разыграла сцену ревности и учинила великий скандал, сорвавши в коридоре маску с лица простоватенькой приятельницы целомудренной дамы.

Да, между этими Дианами большого света выходят иногда в маскарадных ложах прелюбопытные стычки, причем каждая злобно и ревниво замечает в глазу другой малейшую соринку, а назавтра, без масок, обе будут казаться милейшими приятельницами и удивляться одна перед другой: что это, дескать, наши мужья находят в этих маскарадах, и уверять одна другую, что обе не имеют о запретном плоде никакого понятия.

А эта престарелая матрона, считающая себе под шестьдесят лет, хотя и говорит, что ей только сорок? Глядя на нее в гостиной и слушая там ее речи, вы останетесь убеждены, что это - пирамида строгой, непоколебимой нравственности, а между тем эта пирамида, скрывши под капюшоном и маской свое разрушающееся безобразие, из темной литерной ложи высматривает себе поклонников, очень юных и вполне ей неизвестных.

А этот почтенный старичок? Весь на пружинах, стан в корсете, шея на подпорках, дабы голова не качалась чересчур уже шибко, лицо и волосы раскрашены, одна нога в гробу, другая на маскарадном паркете.

- Ваше превосходительство! живой покойник! вы зачем пожаловали сюда?

- Отдохнуть от важных моих занятий.

- Так, совершенно правильно: два часа ночи - самое удобное время для отдыха.

- Я, впрочем, больше для внука, - как бы в оправдание замечает старичок.

А внук, должно быть, тоже больше для дедушки, который очень усердно и внимательно лорнирует проходящих под масками внучек.

И он постоянный посетитель маскарада!

Маскарад, как и все в Петербурге, имеет своих 'завсегдатаев'. Есть личности, которых вы видите везде и повсюду, а другие - которых можно встретить только в маскараде.

Вон - необыкновенно важной, суровой походкой шагает какой-то друз или маронит в национальном своем костюме, которого маски известного сорта называют 'туркой'. Он - первый из первых посетителей маскарада: появляется добросовестно и буквально первым, как только еще начинают зажигать лампы, и уходит последним, когда они уже потушены. Иные из завсегдатаев приезжают 'для моциону', другие - 'для возбуждения аппетита', третьи - 'для сна', чтобы задать где-нибудь в уголку добрую высыпку, четвертые - для искания приключений с особами вроде пирамиды; но пирамиды предпочитают больше приключения с 'восточными человеками' из армянской породы, которые тоже расхаживают по зале, в пестрых нарядах, и всеми силами стремятся походить на 'конвойных князей', хотя сами только живут в приказчиках по 'азиатским магазинам'.

Вон - слоняется из угла в угол по зале, по фойе и по всем коридорам плюгавенькая рыжая личность в очках. Это - самый усерднейший из всех усердных фланеров петербургских. Чуть происходит где-нибудь чтение, концерт, лекция, спектакль, даже гулянье - можете быть твердо уверены, что вы встретите этого господина. Надо удивляться только, как хватает времени и терпения, чтобы выработать себе такое исключительное вездесущие, так что просто кажется, будто оно для него священнейший долг, в некотором роде обязанность служебная. Если бы за ужином он как-нибудь случайно подсел к вам, изъявя желание вступить в разговор, то не вступайте и удалитесь благоразумно, потому - что за охота говорить с незнакомым человеком? - у вас в маскараде, вероятно, и без того отыщется много своих собственных, вполне вам известных знакомых.

Тут же, вечно окруженный масками, болтает на всевозможных языках наш 'вечный жид', который с незапамятных времен живет в Петербурге и чуть ли не был графом Калиостро. Он не стареется и не изменяется нисколько: таким знавали его наши деды, а быть может - и внуки даже. Иные - бог их прости говорят, будто Антон Антоныч Загорецкий был с него списан Грибоедовым, другие - называют папашей покойницы Юлии Пастраны.

Вот, между прочим, проходят не совсем-то твердой походкой мрачные физиономии нечесаного свойства, в очках, с претензией на изображение сатирического ума в глазах и улыбке. Они, вопреки принятому обыкновению, пропагандируют сюртуки и пиджаки в маскараде, стало быть, некоторым образом заявляют свою 'борьбу с предрассудками' и 'приносят служение прогрессу и обществу'. У некоторых из них, как выражение уже самой крайней борьбы с рутиной, а быть может и с коньяком, из-под неопрятного жилета виднеется полоса белой сорочки. Это - жалкая литературная и 'обличительная' тля, благодаря которой слово 'литератор' сделалось в последнее время каким-то презрительно-ругательным прозвищем.

Вон - шныряет, словно гончая собака, достолюбезнейшая личность 'всеобщего дядички', которого останавливают на каждом шагу тысяча знакомых и бездна масок. Некоторые из них ради нежности называют его даже 'тетичкой'. Можете быть уверены, что к концу маскарада 'всеобщий дядичка' не успеет еще раскланяться со своими знакомыми - до того их много.

Но всех завсегдатаев не перечтешь. Из женщин можно отметить один только вновь народившийся маскарадный тип, еще не существовавший в эту эпоху конца пятидесятых годов, к которой пока еще относится течение событий нашего рассказа. Это - особого рода маски, которые называют себя, бог уж их знает, с какой стати, 'нигилистками', хотя между заправскими нигилистками и ими такая же разница, как... Выбирайте сами любое сравнение из двух совершенно противоположных предметов. Те, по крайней мере, несмотря на все свои странности, думают о чем-нибудь серьезном и добросовестно режут себе лягушек, а эти - всю свою жизненную задачу полагают в шныряньи по маскарадам, ходят там с 'литераторами', но чуть завидят какого-нибудь кавалергарда или гусара - опрометью бросаются к нему и рассказывают о том, как им надоели литераторы, а когда сами они надоедят кавалергарду, то удаляются под сень 'литераторов' и повествуют о том, как им надоели кавалергарды. Вообще эти маски чувствуют влеченье к личностям двух означенных категорий и убеждены почему-то, что это именно и есть нигилизм.

Хотя в нашем маскараде и тени нет того, чем являются парижские Большой оперы, но все-таки и это довольно пестрый калейдоскоп. Огни люстр, звуки музыки, бродящая толпа, пестрые наряды, впрочем, с преобладанием черного цвета, шляпы, медные каски, гусарские венгерки и белые султаны уланских шапок, фраки и эполеты, восточные человеки и комические уроды в эксцентричных костюмах, в которые наряжают театральных статистов, наконец, отчаянный канкан, на поприще которого подвизаются личности обоего пола, составившие себе из этого танца житейскую специальность и получающие 'за труды' по два рубля награждения да белые перчатки в придачу, - все это представляет довольно живую, яркую и пеструю картину.

- Так ты дашь место моему мужу? - слышится в проходящей толпе.

- Я уже дал тебе честное слово...

- Ну, если он будет определен, в следующий маскарад - я твоя...

И пара затирается толпою.

* * *

- Я тебя знаю!

- И я тебя знаю.

- А кто я такая?

- Маска, ищущая ужина.

Это один варьянт маскарадных разговоров; другой - несколько короче, зато разнообразнее:

- Я тебя знаю.

- Знаешь? Ну, это не делает тебе чести. Убирайся!

Засим можно самым невольным образом подслушать множество фраз, уверений и возгласов:

- Душка штатский, дай рубль на память.

* * *

- Ты мне не верь, я подлец: право, подлец!

- Верю.

* * *

- Знаешь, зачем у тебя усы в струнку вытянуты?

- Зачем?

- Ты воображаешь, что они у тебя стрелы амура; только венгерская помада ведь некрепка: кончики гнутся и не пронзят ничьего сердца.

* * *

- А ты читала мой 'Переулок'?

- Нет, не читала.

- Ну, стало быть - дура... А ты прочти: это диккенсовская вещь, право. Все в восторг приходят, одобряют.

* * *

- А ты угостишь меня ужином?

- Гм... Коньяку бы выпить...

- А у меня Пунков сегодня был.