малейших черточек, и тем не менее я был поражен величием, совершенством черт, простотой и добротой его лица. Он любезно пригласил меня сесть и начал дружескую беседу».

Со своим молодым гостем Гёте вел разговор как с равным. Говорили о «Песне о Нибелунгах», о северной поэзии, об Эдде21 и древних датских героических песнях, которые Вильгельм Гримм только что перевел. Зашел разговор и о произведениях немецкой прозы прошлых лет, в частности о «Симплициссимусе». Вильгельм был растроган тем, что этот великий человек так проникновенно и заинтересованно разговаривал с молодым, неизвестным еще юношей. Во время разговора в течение часа Гёте не позволил себе даже намека на заносчивость или снисходительность, чем еще больше укрепил симпатии молодого человека.

А на другой день Вильгельма пригласили к обеду, от часу до четырех. Во время обеда Гёте удивил гостя еще одним талантом — замечательного хозяина. «Обед был на редкость приятен, — писал Вильгельм, — паштеты из гусиной печенки, зайчатина и тому подобные блюда. Он (Гёте) был еще приветливее, говорил довольно много и все время приглашал меня выпить, указывая на бутылку и тихо что-то бормоча, что он вообще часто делал; было славное красное вино...»

За столом сидели также Христиана Вульпиус, жена Гёте, которую Вильгельм нашел весьма милой, и секретарь поэта. Поговорили о портрете Беттины Брентано, который сделал Людвиг Эмиль Гримм. Гёте хвалил гравюру, считая, что тонкий резец художника создал портрет, весьма близкий к оригиналу и притом замечательный по композиции.

По вечерам Вильгельм ходил в театр, обычно сидел в ложе Гёте. Он еще не раз навестил писателя, и всегда его принимали тепло, приглашали к обеду. Проявляя особый интерес к исследованиям братьев Гримм, Гёте помог Вильгельму получить ряд рукописей из библиотеки герцога.

В Веймаре Вильгельм не только наносил визиты, он, как и хотел, тщательно перерыл все библиотеки в городе и в Йене в поисках памятников средневековой немецкой поэзии, перелистал пергаментные рукописи, тщательно просматривая страницу за страницей. Перебирая пожелтевшие манускрипты, подобно золотоискателю, открывал несметные сокровища — забытые старые тексты.

Вильгельм был доволен своей поездкой в Веймар — ведь, кроме исследований, он лично познакомился с Гёте, и у него сложилось собственное представление об этом человеке: «Я думаю, увидеть его собственными глазами невероятно полезно для понимания его стихов. В них то же соединение прекраснейшей, чистейшей и благороднейшей натуры, которую здравомыслящий человек сразу же распознает и начинает уважать, и той в высшей степени своеобразной, особенной культуры... Удивительный взгляд его глаз вызывает полнейшее доверие, хотя и удерживает нас на расстоянии». Вильгельм всю жизнь хранил преданность таланту Гёте, который, по его словам, «представлял собой характер народа в полном его расцвете».

Со своей стороны, и Гёте был настолько тронут скромными и самоотверженными усилиями братьев Гримм, что вскоре после пребывания Вильгельма в Веймаре направил Якобу нужные ему рукописи и письмо, в котором, в частности, было написано: «Мне будет очень приятно, если в этих томах Вы найдете интересные, значительные вещи, расшифруете и опубликуете их. Тем самым Вы еще больше обяжете всех нас и еще больше умножите Ваши заслуги в этом жанре литературы».

Нужно сказать, что в то время братья Гримм не опубликовали еще ни одной книги. Но их статьи уже обращали на себя внимание. Конечно, разница в возрасте была слишком большой, чтобы между Гёте и братьями Гримм могли установиться более тесные личные контакты. К тому времени Гёте уже написал большую часть своих творений, а братья Гримм только-только готовились печататься. Позже, желая и надеясь на дальнейшее внимание Гёте к их творчеству, они неоднократно посылали ему свои книги. Сами же на протяжении всей жизни были не только почитателями, но и прилежными читателями произведений Гёте.

Уходя корнями в романтизм, братья Гримм навсегда сохранили признание классического духа, который так полно олицетворяло собой все творчество Гёте.

Вильгельм возвратился в Кассель в первых числах января 1810 года, как раз ко дню рождения Якоба.

В этот и в последующие годы Европа все еще была в состоянии войны. Император Наполеон находился в зените своей власти и славы. В 1812 году «великая армия», насчитывавшая полмиллиона солдат, среди которых были пруссаки и австрийцы, начала военные действия против России. Пожар Москвы стал первым поражением наполеоновской армии и началом ее конца — счастье изменило корсиканцу. В начале 1813 года в войну с Наполеоном вступила Пруссия. Фридрих Вильгельм III опубликовал воззвание «К моему народу!». В августе того же года к антинаполеоновской коалиции России, Пруссии и Англии присоединилась Австрия. В октябре, во время Лейпцигской битвы, названной «битвой народов», наполеоновская армия была разбита. Наполеону пришлось отступить за Рейн. Творение Наполеона — Рейнский союз распался. Рожденные в то смутное время государства исчезли с географических карт так же быстро, как и появились. Изгнанные князья возвращались в свои резиденции. В конце 1813 года союзные армии ступили на землю Франции. В марте 1814 года империя Наполеона пала...

Якоб Гримм продолжал служить библиотекарем в замке Вильхельмсхёе. Иногда, правда, ему становилось не по себе. С каким удовольствием он покинул бы Кассель, если бы можно было вести умеренную жизнь, не думать о куске хлеба, а посвятить себя целиком и полностью исследовательской работе. Ему хотелось отправиться в путешествие по свету, чтобы узнать и понять вокруг происходящее.

В скромной и незаметной с виду работе библиотекаря иногда возникали острые моменты. Так, однажды для каких-то целей потребовался именно тот зал замка, в котором были размещены самые ценные собрания книг. Якобу было приказано немедленно очистить шкафы, и книги перетаскали в темный подвал. Обязанностью Якоба было содержать книги в образцовом порядке. То, на что ушли месяцы упорных трудов, было разрушено в одно мгновение. Драгоценные тома были свалены в кучу, нужную книгу найти стало невозможно. И только после огромных усилий, к его великой радости, из этого хаоса было извлечено несколько тысяч самых ценных книг и заново расставлено в кассельском замке. Едва была завершена эта работа, как ноябрьской ночью 1811 года в замке вспыхнул пожар. Якоб бросился спасать свои сокровища; задыхаясь от дыма, на ощупь продвигаясь вдоль стен, вместе с выделенными для помощи солдатами он нашел дорогу к книгам: удалось спасти большую часть библиотеки. В последующие дни он обдумывал, как заново собрать все книги в одном месте. К прежним добавилась еще личная библиотека королевы. И всю эту гору книг нужно было разобрать, систематизировать. Книги сложили в одной из комнат замка, большая часть которой была заставлена зеркалами и всякими изделиями из стекла. Только их королевские величества мало заботило это. Но когда однажды королева пожелала получить кое-какие книги для чтения, разобрать эту груду книг и найти нужные за короткое время оказалось невозможным. День и ночь трудился он, как поденщик. Это обстоятельство помогло: были заказаны новые шкафы, и Якоб стал вновь наводить порядок в библиотеке.

Размеренная, расписанная по часам и минутам жизнь была необходима как раз такому человеку, как Якоб Гримм. И все-таки этого ему было мало. Он хотел бы продолжать свои исследования.

«Уже самое начало этих исследований, — признавался позднее Якоб, — было трудным, но отрадным. С невыразимо горькой болью я видел Германию, свою родину, униженную, лишенную всяких прав, потерявшую даже свое название. В то время мне казалось, что все надежды рухнули и все звезды закатились; и лишь постепенно, с трудом я пришел к мысли о необходимости вновь связать нити начатой работы и удерживать их в своих руках, как бы ни было печально вокруг. Это оказалось не напрасным — я как-то внутренне выпрямился, и моя работа стала продвигаться».

Вильгельм писал об этих годах: «Преодолеть гнетущую атмосферу того времени помогала, конечно, и напряженная работа с древнегерманскими поэтическими текстами. Вне всякого сомнения, грозные события тех лет и потребность углубиться в тихий мир науки способствовали возвращению к жизни этой давно забытой литературы; но смысл ее не сводился только к поискам утешения в прошлом, теплилась, конечно,