Алексей Аполлонович вернулся минут через пять. В одной руке он нес большую лупу на штативе, в другой у него был бинокулярный микроскоп, а под мышкой толстая папка. Он водрузил все это на стол, включил настольную лампу. Осторожно взяв сережку пинцетом, положил ее под лупу и долго разглядывал, поворачивая то одной, то другой стороной. Потом сделал тонко очиненным карандашом несколько зарисовок, поменял местами микроскоп и лупу, переложил сережку под микроскоп и опять что-то рисовал.

Оторвавшись от микроскопа, он, ни слова ни говоря, открыл папку, после непродолжительных поисков достал оттуда несколько рисунков. Затем сдвинул очки на лоб и повернулся к Люде и Николаю, которые все время тихо сидели рядышком, боясь потревожить маэстро в процессе священнодействия.

– Люда, ты что-нибудь ему рассказывала?

– Вы имеете в виду Тягунова?

– Ну, да, да!

– Рассказывала и даже показывала свои сережки, которые вы мне сделали.

– Так вот, можете сравнить, один к одному, – с этими словами Алексей Аполлонович положил сережку под лупу и положил рядом один из отобранных им рисунков.

Люда и Николай, чуть не столкнувшись головами, ринулись к столу.

– Да, точно, эти самые! – восторженно воскликнула Люда, которой Николай все-таки уступил право первой убедиться в словах ювелира.

Николай, получив возможность протиснуться к лупе, наконец-то впервые увидел сережку во всей красе. Она, в самом деле, была очень похожа на рисунок на пожелтевшем листе бумаги.

Когда Николай оторвался от лупы, Алексей Аполлонович, серьезно глядя на него, сказал, – Ну, молодой человек, а сейчас я все-таки хотел бы услышать, как к вам могла попасть сережка из гарнитура Ее Императорского Высочества Александры Федоровны Романовой. Или, может быть, вы являетесь представителем императорской династии?

Николай без слов достал из конверта фотографии и подал те, на которых были футляр с колье и сережками. Алексей Аполлонович надвинул очки, всмотрелся в фотографии, положил их по очереди под лупу и опять полез в папку с рисунками. На этот раз поиски были недолгими, и новый листок лег рядом с лупой. Все столпились около стола. Поляроидовские снимки были небольшими, но, сравнивая детали украшений на фотографиях, видимые под лупой и на рисунках, можно было сделать однозначный вывод – они идентичны.

– Я на всякий случай проверил сережку, не подделка ли это, – сказал Алексей Аполлонович. – Но практически со стопроцентной точностью можно утверждать, что это оригинал. Во-первых, так гранили и закрепляли камни до начала двадцатого века, во вторых, на сережке есть личное клеймо моего деда, Александра Тягунова, оно имеет характерные особенности, и это его изделия. Так что, Николай, не буду скрывать, вы меня очень поразили, показав сережку, а уж фотографиями добили окончательно. Я так понимаю, что и колье и вторая сережка тоже у вас? Кстати, Люда, я сдаюсь, пари наше, конечно, выиграла ты, и я готов каждый месяц устраивать для вас обоих ужин в любых московских ресторанах, какие вы выберете. А пока давайте сядем и, будьте любезны, расскажите мне все подробно.

Николай помолчал минуту, собираясь с мыслями, и потом рассказал историю своей находки, не упоминая о золоте и пасхальном яйце и опустив смерть Грини, о которой он и Люде не рассказывал, великолепно понимая, что романтическая история с нахождением клада рискует получить уголовный окрас, характеризующий его не с лучшей стороны. Пришлось также коротко рассказать и о своих взаимоотношениях с МММ

– Да, можно только позавидовать, – задумчиво сказал Алексей Аполлонович. – Я даже не в смысле денежной стоимости, а в том, что вы такие вещи в руках держали. Эти колье и сережки – одно из лучших изделий моего деда и фирмы Фаберже. Гарнитур был сделан по заказу Николая Второго для его жены Александры Федоровны, когда у них родилась первая дочь, Ольга. Там использованы, кстати, колумбийские изумруды, камни необычайной густоты цвета. Изумруды эти, между прочим, дороже бриллиантов и значительно. Получены они были в обмен на оружие, в Колумбии как раз шла очередная война, и кто-то из русских купцов подсуетился и отправил туда большую партию старых винтовок. В России тогда ставили на вооружение трехлинейку Мосина, и старого оружия было, пруд пруди. Как видите, в стране российской мало что изменилось с тех пор. Колумбийцы расплатились с купцом изумрудами и золотом, а он предложил камни фирме Фаберже. Но давайте от исторических экскурсов вернемся к делам насущным. Дома у меня есть шесть тысяч долларов и пара миллионов рублей, учитывая нынешний курс доллара, это примерно как раз семь тысяч и будет. Я их вам без всяких сомнений сейчас же дам. Сережку и фотографии оставьте у меня, вам они сейчас все равно ни к чему. Кстати, а что за фотографии остались у вас в конверте, они к этой находке имеют отношение?

– Да у нас как-то речь о сережках и колье все время шла. Я не сказал, а в коробке кроме них было еще вот это, – Николай передал Алексею Аполлоновичу остальные фотографии. На снимки монет тот едва взглянул, отложив в сторону, но, увидев фото футляра из карельской березы, он на мгновение замер, словно боясь, что на следующем снимке футляр окажется пуст, и, наконец, осторожным движением снял фото футляра с последнего в пачке снимка.

– Да, ребята! – сказал он через минуту, – Вот так люди в моем возрасте и зарабатывают инсульты и инфаркты. Давайте-ка для профилактики по рюмочке выпьем.

На этот раз Алексей Аполлонович, не соблюдая ритуала потребления драгоценного напитка и не дожидаясь, пока его гости поднимут свои бокалы, махнул по-русски пол бокала коньяку и вкусно закусил его ломтиком лимона. Сразу же вслед за этим он положил фотографию пасхального яйца под лупу.

– Николай, так вы не нашли описание пасхального яйца в альбоме, который рассматривали во время нашего с Людочкой разговора?

– Да я только первую десятку пролистал, а там еще сорок четыре!

– Так, а зачем все подряд листать? Вы поняли, чей это портрет?