– Ты знаешь, я есть хочу, а глазунья совсем уже остыла, наверное.

– Да, приходится признать, что права старая народная мудрость, любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда.

– Ну, если считать, что эта мудрость права, то твое признание относится и к первой ее половине?

– Люд, ну что ты, у меня и в мыслях не было, что-нибудь подобное подразумевать. Просто это высказывание в студенческие времена, помню, иногда заменяло завтрак.

– Ого, сударь мой, да вы у нас оказывается изрядный ловелас с незапамятных времен!

– Вот именно что, с незапамятных. Уже и не помню ничего, а вы, мадам, пытаетесь меня подлавливать на этом. Потом, о еде-то не я первый заговорил.

– Ладно, ладно, прощаю. Но впредь извольте обращаться ко мне «мадемуазель», я же замужем не была.

– Пардон, пардон, мадемуазель! Но вообще-то я искренне надеюсь, что вскоре обращение к вам можно будет поменять.

Ого! Вас, сударь, никак на матримониальные устремления потянуло?

– Люда, правда, пойдем, поедим, а то мне сейчас не до пикировки на подобные темы.

– У тебя что-то случилось?

– Да, как тебе сказать, сам еще не пойму. Пошли, пошли, сначала еда, потом думать будем.

Окна на веранде были широко распахнуты, но ни единого порыва ветерка не доносилось с улицы. Наступило какое-то томительное душное затишье. В саду даже птицы перестали петь. От жары спасало только то, что веранда выходила на северную сторону дома.

Николай подошел к старому белому пузатому с никелированной ручкой холодильнику «ЗИЛ», стоявшему в углу веранды, и достал две бутылки пльзенского, которые немедленно запотели. Ключ он искать не стал, а ловко открыл обе бутылки черенком обычной ложки. Одну бутылку пододвинул к Люде, предложив ей жестом самой разбираться, из какой посуды потреблять напиток, а свою бутылку он опрокинул в полулитровую стеклянную кружку, в какие испокон веку в советском общепите наливали пиво. Ему сразу вспомнилось, как в детстве они с отцом после помывки в поселковой бане, отстояв очередь в буфет, отходили от стойки. Отец нес кружку пива с высокой пенной шапкой, а Николай двумя руками держал стакан с клюквенным напитком, который производился местным пищекомбинатом. Стенки стакана изнутри были усеяны крупными пузырьками газа; пузырьки поднимались вверх, лопались, достигая поверхности, и от этого в стакане взлетали крошечные фонтанчики брызг, которые Николай ощущал на лице, когда подносил стакан к губам. Он с закрытыми глазами делал несколько глотков, в носу начинало нестерпимо щипать от углекислого газа, он переводил дыхание и снова пил до тех пор, пока из поднятого стакана не стекала в рот последняя капля.

Стеклянная кружка на веранде у Володьки имела свою историю. На третьем курсе, сдав последний экзамен летней сессии, они большой компанией поехали купаться в Серебряный бор. Как раз был период разгара антиалкогольной кампании, но пиво почему-то приравняли к безалкогольным напиткам, и местами спонтанно вдруг появлялись оазисы, где из больших алюминиевых кегов разливали чешское пиво. Такое вот место появилось в то лето и в Серебряном бору, рядом с одним из пляжей. Когда пили пиво, началась вдруг гроза с ураганным ветром. Легкие зонты-тенты вместе со столами попереворачивало, Николай с Володькой помогали буфетчику собирать их по всей округе и в результате прихватили по кружке, расценивая это как дар за вовремя оказанную помощь.

Сейчас в жару пить холодное пиво было невыразимо приятно. Николай, не переводя дыхания, выпил полкружки, с трудом оторвался, блаженно потянулся и только сейчас почувствовал, что зверски голоден. Люда уже ела еще теплую глазунью с ветчиной, положив большой кусок прямо на ломоть бородинского и понемногу запивая пивом. Николай придвинул к себе сковородку и стал ложкой есть прямо оттуда, попутно накалывая на вилку и подкладывая себе помидоры с огурцами. Покончив с яичницей и пивом, он сделал себе еще два больших бутерброда, использовав для этого остатки ветчины и с удовольствием запил все это горячим чаем. Только сейчас он почувствовал, что напряжение, державшееся у него с утра, действительно спало. Он пересел в плетеное кресло-качалку и полегоньку стал раскачиваться, глядя на листву березы, неподвижно висевшую за окнами веранды. Вдали вдруг глухо заворчало.

– О, гроза идет! – с удовлетворением вслух отметил он.

Люда, убрав все со стола и помыв посуду, села рядом с ним в такое же кресло.

– Ну, так что же случилось-то? – спросила она, – Мы же в Москве должны были встретиться.

Николай, ни минуты не колеблясь, начал рассказывать ей все с самого начала. Во время рассказа береза за окном вдруг сильно зашумела листвой, налетевший порыв ветра хлопнул створками окон, которые пришлось быстро закрыть. Резко потемнело, из-за крыш соседних домов поднималась огромная темно-серая, местами почти фиолетовая туча. Одна за другой сверкнули несколько молний, один из ударов грома был такой силы, что казалось, раздирается небо. Люда торопливо пересела на колени к Николаю и прижалась лицом к его груди. Он обнял ее одной рукой, а другой гладил по волосам и шептал на ухо какой-то бессвязный набор ласковых слов. За окнами серой пеленой обрушился ливень. Мерный шум дождя успокаивал, гроза начала уходить, удары грома стали реже и тише.

– Ох, ты знаешь, я так испугалась! А как-то там мои ребятишки? Некоторые ведь грозы настолько боятся, что под кровати залезают. Нет, когда у меня свои дети будут, я их вот так на лето в садик отдавать ни за что не буду.

– Конечно, не будешь. У нас будет свой дом за городом, и мы там будем жить.