Молотов английского не знал, и даже самая великолепная речь, доходившая до ушей наркома через нашептывание переводчика, вскоре делалась тусклой и скучной.

Подобное обстоятельство не беспокоило Черчилля. Толстый, коренастый, краснолицый, со своей извечной длинной сигарой, он являл собой образец капиталистического хищника, каким того изображали на советских карикатурах. Но в словах премьер-министра сейчас звучало открытое нежелание подчиниться ящерам:

— Нам нельзя более уступать этим тварям ни дюйма земли. Это означает для человечества рабство на вечные времена.

Корделл Халл, государственный секретарь Соединенных Штатов, скривил брови.

— Если бы мы не были согласны с этим, нас здесь сегодня не было бы. Граф Чиано, например, не приехал.

Молотов оценил камень, брошенный в итальянцев, которые за две недели до встречи перестали даже делать вид, что воюют против ящеров. Итальянцы дали имя фашизму; теперь они же показали его банкротство, изрядно струсив после первого же удара. Немцы, по крайней мере, имели мужество оставаться верными своим убеждениям. Муссолини, похоже, был лишен и того и другого.

Переводчики вполголоса доводили содержание беседы до своих руководителей. Йоахим фон Риббентроп бегло говорил по-английски, поэтому пять дипломатов общались на трех языках и потому каждому требовались только два переводчика. Это обстоятельство хотя и замедляло переговоры, но все же позволяло их проводить.

— Я считаю нашей первоочередной задачей здесь, — сказал Шигенори Того, — не столько подтвердить необходимость борьбы против ящеров, с чем мы все согласны, сколько достичь уверенности, что мы не позволим отношениям враждебности, прежде существовавшим между нами, оказать отрицательное влияние на нашу борьбу.

— Хорошая мысль, — согласился Молотов. Советский Союз и Япония сохраняли нейтралитет, что позволяло обеим странам направлять все усилия на борьбу с врагами, которых они считали более серьезными. Правда, враги Японии были союзниками СССР в его борьбе против Германии — партнера Японии по Оси. Дипломатия порой была делом странным.

— Да, это так, — согласился Корделл Халл. — Мы прошли долгий путь в этом направлении. Вас, мистер Того, в недалеком прошлом едва ли пустили бы в Лондон, и еще более сомнительно, чтобы вам позволили добираться сюда через территорию Соединенных Штатов.

Того поклонился, вежливо приняв ответ американца.

— Следующим пунктом, к которому мы должны обратиться, — продолжил ведение собрания Черчилль, — являются трудности в оказании нами помощи друг другу. При нынешнем положении дел наш мир подобен куче мышей, боящихся кота. Это нетерпимо, и такого не должно быть.

— Сказано смело. Впрочем, как всегда, господин премьер-министр, — отреагировал Молотов. — Вы выдвигаете важный и вдохновляющий принцип, но, к сожалению, не предлагаете способов воплощения его в действие.

— Поиск способов и является причиной, по которой мы согласились встретиться, несмотря на прошлые разногласия, — заметил Риббентроп.

Молотов не удостоил его ответа. Если даром Черчилля было умение вдохновлять, то даром нацистского министра иностранных дел было изрекать очевидные истины. «Жаль, что этот напыщенный, самовлюбленный дурак не находился в Берлине, когда город исчез с лица земли, — подумал нарком иностранных дел. — По крайней мере, Гитлеру пришлось бы заменить его каким-нибудь умелым дипломатом».

Завыли сирены воздушной тревоги. С визгом пронеслись реактивные самолеты ящеров, шедшие на бреющем полете. Ударили зенитки. «Их здесь меньше, чем в Москве, — отметил Молотов, — но все же немало». Никто из сидящих за столом дипломатов не шевельнулся. Каждый следил за признаками страха на лицах других и пытался не выказывать свой собственный. Им всем уже приходилось переживать подобные атаки.

— В такие минуты я тоскую но тем временам, когда занимался виноторговлей, — беспечно сказал Риббентроп.

Не имея прочих качеств, этот человек обладал звериным бесстрашием. Недаром в Первую мировую войну он был награжден за храбрость.

— Я хочу, чтобы эти проклятые самолеты были уничтожены! — произнес Черчилль, словно отдавая приказ кому-то невидимому.

«Если бы это было так просто, — подумал Молотов. — Если бы Сталин мог добиться этого, просто отдав приказ, ящеры давным-давно перестали бы нас беспокоить, как и гитлеровцы. Но, к сожалению, не все подвластно человеческим приказам. Может, поэтому глупые люди выдумали богов — чтобы иметь кого- то, чьи веления обязательно нужно выполнять».

Несколько бомб упало неподалеку от здания министерства иностранных дел. Раздался оглушительный шум. Задрожали стекла. Одно из них треснуло и фонтанами стеклянных брызг обрушилось на пол. Переводчикам было менее свойственно демонстрировать хладнокровие, чем дипломатам, которых они обслуживали. Некоторые сдавленно вскрикнули; один из переводчиков Риббентропа перекрестился.

Упали еще несколько бомб. Еще одно окно разбилось, точнее, взрывной волной его вынесло внутрь. Осколок пролетел мимо головы Молотова и чиркнул по стене. Молившийся переводчик вскрикнул и прижал руку к щеке. Между пальцами у него потекла кровь. «Слишком уж трудная задача для твоего воображаемого Бога», — подумал Молотов. Однако его лицо как всегда не раскрыло ни одной его мысли.

— Если желаете, джентльмены, можно перейти в убежище, которое находится в подвале, — предложил Черчилль.

Переводчики с надеждой посмотрели на своих министров иностранных дел. Никто из них не произнес ни слова, хотя предложение было здравым. Молотов взял быка за рога:

— Да, господин премьер-министр, давайте перейдем туда. Надо честно признаться, наши жизни ценны для народов, которым мы служим. Глупое проявление бравады не даст нам ничего. Если существует более безопасное место, им следует воспользоваться.

Почти разом дипломаты и переводчики поднялись со своих мест и направились к двери. Никто не поблагодарил Молотова за нарушение внешней буржуазной благопристойности, но он и не ждал благодарности от классовых врагов. Когда советский нарком иностранных дел подошел к лестнице, ведущей вниз, ему в голову пришла еще одна язвительная мысль: «При всей их передовой технологии, ящеры, в марксистско-ленинском понимании, по организации, своей экономической системы по-прежнему сохраняют рабовладельческий строй, используя рабский труд и грабя подчиненные расы для поддержания собственной имперской суперструктуры. Рядом с ними даже Черчилль, даже Риббентроп выглядят прогрессивно». Мысль эта одновременно и позабавила, и встревожила Молотова.

Когда дипломаты спустились в подвал, здание министерства вновь содрогнулось от бомбовых ударов. Корделл Халл поскользнулся и чуть не упал, в последний момент ухватившись за плечо шедшего впереди японского переводчика.

— Иисус Христос! — воскликнул государственный секретарь.

Молотов понял эти слова без перевода, хотя американец произнес Христос как Хвистос. Свое восклицание Халл дополнил еще несколькими, резкими по звучанию, выражениями.

— Что он говорит? — спросил Молотов у переводчика с английского.

— Сыплет проклятиями, — ответил переводчик. — Извините меня, товарищ народный комиссар иностранных дел, но я плохо их понимаю. Произношение американцев отличается от произношения Черчилля. Английское произношение более мне знакомо. Когда государственный секретарь говорит в обычном темпе, я без труда понимаю его, но когда он от волнения жует слова, мне становится трудно.

— Делайте все, что в ваших силах, — сказал ему Молотов.

Он никогда не думал, что существует более одного диалекта английского языка; американский для него был в равной степени недоступен. Конечно, Стадии и Микоян говорили по-русски с акцентом, но это потому, что один был родом из Грузии, а другой — из Армении. Переводчик, кажется, имел в виду нечто другое: различие между русским языком колхозника, живущего вблизи польской границы, и русским языком московского фабричного рабочего.