на его долю во время путешествий в далекие страны.

— В «пустыню Сара», как говорила Ненси, — со смехом вспомнила однажды вечером Поллианна, когда вместе с остальными просила его рассказать что-нибудь. Однако еще лучше были, по мнению Поллианны, те моменты, когда Джон Пендлетон, оставшись с ней наедине, говорил о ее матери — какой он знал и любил ее в давно минувшие дни. То, что он так говорил с ней, было огромной радостью для Поллианны, да, впрочем, и немалой неожиданностью тоже, поскольку никогда прежде не заговаривал он так открыто о девушке, которую любил так глубоко и безнадежно. Вероятно, и сам Джон Пендлетон испытывал некоторое удивление по этому поводу, так как однажды он задумчиво сказал ей:

— Не знаю, почему я говорю об этом с тобой.

— Но мне это очень приятно, — тихо отозвалась она.

— Я знаю… но никогда не подумал бы, что мне захочется говорить об этом. Впрочем, это, наверное, потому, что ты так похожа на нее, такую, какой я ее знал. Ты очень похожа на свою мать, моя дорогая.

— Что вы! Я всегда думала, что моя мама была красивая ! — с нескрываемым удивлением воскликнула Поллианна.

— Да, она была красива.

Поллианна взглянула на него с еще большим удивлением.

— Тогда мне непонятно, как я могу быть похожа на нее!

Мужчина рассмеялся вслух:

— Поллианна, если бы это сказала какая-нибудь другая девушка, я ответил бы… ну, да не важно, что я ответил бы. Ах, ты маленькая волшебница! Ты бедная, некрасивая маленькая Поллианна!

Поллианна с неподдельным огорчением и упреком взглянула прямо в смеющиеся глаза мужчины.

— Мистер Пендлетон, пожалуйста, не смотрите на меня так и не дразните меня… из-за этого . Мне так хотелось бы быть красивой… хотя, конечно, это звучит глупо. Но у меня есть зеркало, вы же знаете.

— Тогда я посоветую тебе взглянуть в него, когда ты говоришь, — заметил мужчина наставительным тоном.

Поллианна широко раскрыла глаза:

— То же самое мне сказал Джимми!

— Вот как! Негодник! — сухо отозвался Джон Пендлетон, а затем, неожиданно резко изменив тон, что было характерно для него, добавил очень тихо; — У тебя глаза и улыбка твоей матери, Поллианна, и для меня ты… красива!

Неожиданные горячие слезы застлали глаза Поллианна, и больше она не спорила. Но, как ни ценила Поллианна эти разговоры, все же они были не совсем то, что разговоры с Джимми. В сущности, им с Джимми не надо было даже разговаривать им и без этого было хорошо вдвоем. Джимми все понимал. С ним всегда было так легко и просто — не важно, говорили они при этом или нет. Здесь ничто не вызывало глубокого, мучительного сочувствия — Джимми был восхитительно большим, сильным и счастливым. Он не горевал о давно потерянном племяннике, не тосковал из-за утраты возлюбленной юных дней, ему не приходилось с трудом передвигаться на костылях — не было ничего, что так тяжело видеть и знать и о чем так тяжело думать. С Джимми можно было просто быть веселой, счастливой и свободной. Джимми был такой славный. Уж с ним-то всегда можно было отдохнуть!

Это случилось в последний день их походной жизни. Поллианна горевала о том, что такое вообще случилось, поскольку это было первое за всю поездку облачко, от которого на ее сердце легла тень раскаяния и грусти.

— Как было бы хорошо, если бы мы уехали домой позавчера! Тогда ничего этого не случилось бы, — вздыхала она, предаваясь бесплодным сожалениям.

Но они не уехали домой «позавчера», так что это случилось и вот каким образом.

В тот последний день все они с самого утра отправились пешком на реку, за две мили от лагеря.

— У нас будет еще один мировой рыбный обед, прежде чем мы уедем, — сказал Джимми. И остальные радостно согласились.

Взяв с собой завтрак и рыболовные снасти, вся компания ранним утром двинулась в путь. Смеясь и весело окликая друг друга, они пробирались по узкой лесной тропинке, возглавляемые Джимми, который лучше всех знал дорогу.

Сначала Поллианна шла следом за Джимми, но постепенно отстала, чтобы оказаться рядом с Джейми, который был последним в цепочке. Поллианна заметила на его лице выражение, которое, как она уже успела узнать, появлялось лишь тогда, когда он брался за что-либо, подвергавшее почти невыносимо суровому испытанию его ловкость и выносливость. Она знала, ничто так не обидит его, как если она открыто обратит внимание на его положение. И в то же время ей было известно, что от нее охотнее, чем от любого другого, примет он иногда руку помощи, чтобы перебраться через особенно неудобное бревно или камень. Поэтому при первой возможности сделать это, не выдавая своих истинных намерений, она отставала на шаг-другой, пока постепенно не добралась до своей цели — Джейми. Наградой ей были его мгновенно прояснившееся лицо и спокойная уверенность, с которой он преодолел лежавший поперек тропинки ствол поваленного дерева, пребывая в приятной иллюзии (заботливо созданной Поллианной), будто 'помогает ей перебраться'.

За лесом их путь лежал вдоль невысокой каменной ограды. По обе стороны от нее простирались широкие, залитые солнцем пастбища, а в некотором отдалении стояли живописные фермерские домики. Там-то, на склоне одного из пастбищ, и увидела Поллианна золотарник, которого ей сразу же захотелось нарвать.

— Джейми, подожди! — с жаром воскликнула она. — Я хочу набрать этих цветов. Получится такой чудесный букет! Он очень украсит стол на нашем пикнике. — И Поллианна проворно вскарабкалась на каменную ограду и спрыгнула с другой стороны.

Удивительно, до чего дразнящим был этот золотарник! Всегда чуть поодаль видела она перед собой еще один пучок, и еще один, каждый немного лучше того, который был у нее под рукой, и с радостными восклицаниями и веселыми возгласами, обращенными к ожидающему у ограды Джейми, Поллианна — имевшая особенно привлекательный вид в своем алом свитере — прыгала от кустика к кустику, добавляя все новые цветы к своему букету. Она уже держала в руках целую охапку цветов, когда неожиданно раздались страшный рев разъяренного быка, отчаянный крик Джейми и топот копыт, гулко колотящих по склону холма.

Что случилось потом, так никогда и не прояснилось для нее. Она знала лишь, что уронила свой золотарник и побежала — побежала так, как не бегала никогда прежде, так, как ей казалось, она не могла бежать, — побежала назад к ограде, к Джейми. Топот за ее спиной становился быстрее, быстрее и быстрее. Смутно, без всякой надежды видела она далеко впереди искаженное отчаянием лицо Джейми и слышала его хриплые крики. Затем откуда-то донесся другой голос — голос Джимми, кричавшего ей что-то ободряющее.

Она все бежала и бежала, не разбирая пути, слыша все ближе и ближе гулкие, частые удары тяжелых копыт. Один раз я споткнулась и чуть не упала, но тут же с головокружительной быстротой выпрямилась и снова бросилась вперед. Она чувствовала, что совершенно выбилась из сил, когда неожиданно совсем рядом вновь раздался подбадривающий возглас Джимми. В следующую минуту она почувствовала, как ее подхватило и прижало к чему-то бешено колотящемуся, что, как она смутно сознавала, было сердцем Джимми. Дальше все слилось во что-то беспорядочное и неясное — торопливые крики, жаркое, тяжелое дыхание и все приближающийся грохот копыт. Затем, как раз тогда, когда ей казалось, что эти копыта почти над ней, почувствовала, что метнулась — по-прежнему в объятиях Джимми — круто в сторону, однако не настолько далеко, чтобы не ощутить горячего дыхания взбешенного животного, когда оно промчалось мимо. Почти сразу же после этого она обнаружила, что уже находится по другую сторону ограды, а Джимми, склонившись над ней, умоляет сказать ему, что она жива. С нервным смехом, который был все же почти рыданием, она высвободилась из его объятий и встала на ноги.

— Жива ли я? Ну конечно! И все благодаря тебе, Джимми! Со мной все в порядке. Все в порядке. Ах, как я была рада, рада , РАДА, когда услышала твой голос! Ах это было замечательно!