даже есть мыс Хаймина. Это мой прапрадед по материнской линии, Егор Хаймин из деревни Куя. Героически проявил себя в экспедиции на Новую Землю... Ну, а беды наши начались в период коллективизации: лишение прав, высылка к морю, где семья наша чуть не погибла. Это все вспоминать даже не хочется. Много таких судеб по Руси в ХХ веке. Я все это пережил лично. Дважды меня не приняли в комсомол из-за моего 'поповства'. Да еще дядя, кстати, служивший в Красной Армии, был по 58-й статье осужден и погиб в лагере. Это тоже мне в вину поставили, когда уже принимали в комсомол. Дело до голосования дошло. Встал парень, мой односельчанин, сказал: а у него дядя враг народа. Меня секретарь спросил: это правда, Михайлов? И я, к стыду своему сказал, что это правда. Хотя знал, что никаким врагом мой дядя не был...

В. Б. Это верно, много таких судеб по Руси. И даже куда более тяжелых. У меня перед глазами судьба моего отца, так что не надо далеко ходить. Но, зная множество таких судеб, должен сказать, что в эту же судьбу входит и дальнейшее развитие жизни. В том числе и ваша работа на самых высоких союзных должностях при той же советской власти. Она калечила, но она же и давала возможность подняться высоко сельскому пареньку из неведомой никому деревушки Куя. Главный редактор союзного журнала, глава московской писательской организации... Сможет ли сегодняшний ваш земляк проделать такой путь? Да и в бедах своих, вы правильно заметили, надо винить не только власти, но и сам народ. Не секретарь же, не начальник какой, а ваш же земляк встал и сказал про врага народа. И сколько у всех в жизни было таких земляков? И сколько таких сегодня? Но все-таки удерживало Россию от гибели нечто иное. То, что вело к Победе...

Ал. М. Конечно, самое главное событие в жизни - это война. Я прополз ее на брюхе. Я был сапером. А сапер - это даже не пехотинец, а тот солдат, который впереди пашет, когда наступают, и позади всех ползет, когда отступают, закладывая мины. И спереди и сзади нас, саперов, лупили. Поэтому трижды ранен и один раз контужен. Но Господь, видимо, избрал меня и хранил. Среди многих своих одноклассников остался в живых я один, да еще столько прожил. Мама моя, когда до 75 лет дожила, говорила: ой, беда, сколько много же я прожила-то. На 89-м году умерла...

Конечно, годы тяжелым грузом легли на плечи. Но, как говорит доктор Дорн у Чехова, жаловаться на жизнь в 62 года - это не великодушно. В 62! А тут за плечами 80! Двенадцать одноклассников не вернулось с войны. А сколько побратимов-окопников пало на поле боя рядом со мной! Я ведь за них жил, а значит, не имел права на подлость, на ложь... Я не скажу, что прожил целиком праведную жизнь, но на то есть Божий суд. Вот и ты уже, Володя, вошел в пору зрелости и успел перенести болезни, которые поражают отнюдь не легко живущих на свете людей. А я тебя помню молодым начинающим критиком, помню какое-то твое обсуждение в Союзе писателей, когда Суровцев, признавая тебя одаренным человеком, указывал на идеологические ошибки. Вон как время-то бежит! А если было мгновение, которое мне бы хотелось остановить, так это день окончания войны. Я закончил ее не 8-го, а 5-го мая. В устье Одера, на Воллинских островах. На Втором Белорусском фронте.

В. Б. Вы, Александр Алексеевич, считаете свою жизнь удавшейся? Все ли задуманное написали? Или что-то так и не реализовали? Окиньте взглядом свою жизнь с высоты восьмидесяти лет.

Ал. М. Сказать, что я счастливый человек, я, наверное, должен. Жизнь долгую дал Господь, из войны вышел живым. Но довольным собой я не могу быть, хотя то, что было в моих силах, я сделал. Сознание своего поколенческого долга - оно преследует меня, когда я задумываюсь о своей жизни.

В. Б. Вы из далекой поморской деревни. Что привело вас в литературу? Откуда увлеченность литературой? Почему не море? Не рыба? Не лес? С чего это филологи, литературоведы, критики, специалисты по литературному авангарду завелись где-то в тридевятых поморских водах, в тридесятых куйских лесах?

Ал. М. Володя, ты даже не должен удивляться тому, что у многих коренных северян живет это, назовем его - гуманитарное чувство жизни. Ты ведь и сам с нашего Севера. В песне, в сказке, в остром словце. Мама у меня была малограмотный человек, но в старости все за книжкой сидела. А моя бабушка по маме Клавдия Тимофеевна - сказочницей была. Мы собирались, на полати залезем, и она нам сказки страшные сказывает. Даже никто иной раз домой не шел. Так на полатях и ночевали гуртом, страшно было на улицу выйти. Мама моя - острый на словцо человек была. Дед-священник - большой книгочей. И песенницы в роду были, петь любили. Нет, есть, наверное, у поморов тяга к гуманитарному постижению мира. Потому в ХХ веке наш русский Север и представлен славными литературными именами. Конечно, Борис Шергин, Федор Абрамов, Ольга Фокина. Давненько покинули родной край Владимир Личутин и Арсений Ларионов, Юрий Галкин и Александр Лысков, Мария Аввакумова и Дмитрий Ушаков. Но и сейчас живет в Архангельске Михаил Попов. Это писатель, прочно укорененный в истоках русской словесности, обладающий смелым воображением, позволяющим ему творить свои мифы. А поэт Александр Логинов?! Он живет на своей родине, в древнем Каргополе. Недавно вышедшая книга его стихов - подтверждение того, что Логинов обладает многими достоинствами русского поэта, никак не меньшими, чем пасущиеся на столичных хлебах и мелькающие на тусовках в злачных местах столицы его раскрученные коллеги. Но вот вопрос вопросов: кто нынче заметит и отметит поэта из глухой провинции? А ведь есть еще и Людмила Жукова, Андрей Чуклин... За всем этим наше северное краснословье. Это наша общая поморская родословная.

В. Б. Мы, как можем, следим в 'Дне литературы' за русской провинцией. Печатали и Людмилу Жукову, и молодого Александра Тутова. Тем более и мне, по долгу северянина, положено следить за талантливыми земляками. Так же, как следили в свое время вы, Александр Алексеевич, в ту пору, когда возглавляли журнал 'Литературная учеба'. Вы и меня, совсем молодого критика, сделали тогда постоянным обозревателем по прозе, одновременно обозревать поэзию поручили еще одному уроженцу Поморья Сергею Чупринину. Не знаю, следит ли он сегодня за северными поэтами. Ну а вы, Александр Алексеевич, в свои 80 лет успеваете отсматривать литературные новинки? Не отошли еще от литературных дел?

Ал. М. В современной литературе я недостаточно начитан. По привычке, но вразброс, читаю толстые журналы, иногда присылают журналы из провинции. Читаю современную прозу, представляемую на премию 'Москва-Пенне', это до полусотни книг в год. Быть современным критиком, соответствовать возрасту литературы - для этого я стар... Могу лишь сказать, что новая критика выдвинула несколько умных, тонких, наблюдательных профессионалов. Что у меня вызывает скуку, так это наукообразие некоторых литературно-критических штудий, нашпигованных специальной терминологией. Шокирует и размашистость некоторых суждений и оценок, где есть крайности, пренебрежение к этическим нормам в спорах, неуважение к русскому языку. Я не могу принять за образец стиля, например, такую фразу: 'Это была точка бифуркации, и мы, мозг нации (читай: критики.- Ал. М.) ее бездарно просрали'. Критик Лев Пирогов хлопочет о том, чтобы литературная мысль перешла от литературоведческой и социально-нравственной тематики к социологической, то есть дистанцироваться от собственно литературы и стать актуальной фигурой реального литпроцесса. Это парадоксальное на сегодня заявление возвращает нас к тем временам, когда критику принуждали средствами цензуры, редакторским давлением быть социологической и влиять на литературный процесс. Я не уверен, что этот опыт надо повторять с какой бы то ни было переменой ветров.

В. Б. Ну, а до газет литературных руки доходят? Что удается почитывать?

Ал. М. С литературной периодикой у нас количественно как будто все неплохо. Но вот качества не хватает. 'Exlibris-НГ' не назовешь литературной газетой, у него задачи, схожие с 'Книжным обозрением'. Оба издания пестрят короткими отзывами на непрочитанные авторами этих отзывов книги. Появляются в них и серьезные статьи. Но господствует критика количественного, аннотационного типа. С приходом Юрия Полякова меняет лицо 'Литературная газета', бывшая все последние годы газетой однопартийной. Про 'Литературную Россию' сказать ничего не могу, последние годы ее не читал. В вашем 'Дне литературы' в каждом номере можно найти содержательные, дискуссионные материалы, которые я с удовольствием читаю, но, на мой взгляд, газета излишне политизирована. Возможно, сказывается родство с газетой 'Завтра'. Словом, 'День литературы' стал заметным явлением литературной жизни, но у меня есть ощущение, что, несмотря на широкий спектр авторов, идей, взглядов, в нем представленных, однопартийный уклон все же заметен. Однако - возможно ли иначе?

В. Б. В чем же вы видите нашу однопартийность? Наши патриоты нынче скорее критикуют 'День литературы' за излишнюю широту, за всеохватность литературных направлений. Правда, это не мешает либералам с большевистским максимализмом относить нашу газету к черносотенным изданиям. Ибо само словосочетание 'русский писатель' для них означает проявление фашизма. Они готовы принять любую