различить ночи от дня. Во все же сие время продолжался грабеж: французы входили в домы и производили большие неистовства, брали у хозяев не только деньги, золото и серебро, но даже сапоги, белье и, смешнее всего, рясы, женские шубы и салопы, в коих стояли на часах и ездили верхом. Нередко случалось, что идущих по улицам обирали до рубахи, а у многих снимали сапоги, капоты, сюртуки. Если же находили сопротивление, то с остервенением того били и часто до смерти, а особливо многие священники здешних церквей потерпели большие мучения, будучи ими пытаемы, куда их церковное сокровище скрыто. Французы купцов и крестьян хватали для пытки, думая по одной бороде, что они попы. Словом сказать, обращение их с жителями было самое бесчеловечное. И не было различия, чиновник ли кто или крестьянин,всякого, кто им попадался, употребляли в работу: заставляли носить мешки с грабленым имуществом, бочки с винами, копать на огородах картофель, чистить его, рубить капусту и таскать с улиц мертвых людей и лошадей.

Осквернение же ими храмов божиих ясно доказывает, что оне не имеют никакой веры в бога. В тех церквях, кои не сгорели, по ограблении их ставили лошадей, били скотину и помещали раненых солдат, а святые иконы по снятии окладов кололи и извергали на них нечистоты. Делали притом другие мерзости, о коих язык изъяснить не может. В купеческих и господских домах имущество, поставленное в кладовые и подвалы, закладенное искусно кирпичами так, что вовсе нельзя было приметить, что тут было отверстие, французами открыто. Даже не скрылось и в землю закопанное. Под огородами и дворами землю ощупали и вынимали сундуки. С самого их вступления Кремль был заперт, и никого туда не пускали из жителей - в нем производили какую-то работу. 7-го октября был взорван Полевой двор и сожжен Симонов монастырь. В сей день приметно было в войске их чрезвычайное движение, и, как после узнали, выступило половина войска на Калужскую дорогу. Во всю же ночь ехали обозы, неизвестно чем нагруженные, после чего не так уже много видно было их по улицам. А с 10-го на 11-е число в ночь вышли они из Москвы и взорвали порохом арсенал, во многих местах кремлевские стены и башни. Ударом, от сего происшедшим, разрушились в городе-Китае обгорелые стены, которые для пущего их падения были подбиты под основание. Во всех почти домах, уцелевших от пожара, вылетели от сотрясения воздуха стекла, и даже вышибло рамы, и растворились двери. Что же было с жителями Москвы, когда и находящиеся за 20 верст от оной приведены были треском сим в смущение. Со светом дня увидели мы русских казаков в Кремле, кои успели изловить оставленных для зажигания подрывов, французами учиненных, и, принудив их загасить многие фитили в бочках с порохом, спасли от разрушения соборы, монастыри, Спасскую башню, Оружейную палату, колокольню Ивана Великого, от коей оторвало пристройку с большими колоколами. Крест с Ивана Великого снят, и листы с главы его во многих местах сняты, позлащенный всадник, стоявший на строении Сената, снят же.

С 2-го сентября по 12-е октября в Москве никаких торгов не было, а потому жители, лишены будучи от грабления запасенного хлеба, претерпевали ужаснейший голод. <...>

И. А. Тутолмин - Н. И. Баранову.

Ноябрь. [Москва]

М. г. Николай Иванович!

Великодушно извините, ваше превосходительство, что я к вам не писал, поистине не было времени. Как вы из Москвы выехали, вскоре получил от государыни повеление отправить в Казань обоего пола старших воспитанников. Августа 31-го их выпроводил, а 2-го сентября пожаловали гости, об оных ни от кого не был предуведомлен. Армия наша ретируется чрез Москву, а говорят, идет преследовать неприятеля, который будто поворотил на Коломну. Конец наших у воспитательного дома(69), а неприятель вступает в город. Сие происходило пополудни в 4 часа, и [неприятель] в Кремль вошел. Войска наши кабаки разбили, народ мой перепился. Куда ни сунусь - все пьяно: караульщики, рабочие, мужчины и женщины натаскали вина ведрами, горшками и кувшинами. Принужден был в квартирах обыскивать - найдя, вино лил, а их бил, приведя в некоторый порядок. А неприятель уже в городе по всем улицам фланкирует(70) и около Москвы цепь обводит. Нечего дремать - пустился по своему прешпекту и на Солянке дожидаюсь вышних неприятельских начальников, но нейдут. Сказал Зейпелю и экономскому сыну [быть] за переводчиков [и] сам-третей полетел в Кремль. Пройдя Варварку, повернул в яблочные ряды, взглянул к Лобному месту, видя [как] из Спасских ворот густые колонны идут на площадь. Прибавя шагов - в Спасские ворота, в которых очень стеснены взводы, [и мы] кое-как продрались в Кремль. Отойдя от ворот шагов 50, навстречу их генерал. Я приступил к нему, сказав о себе, спросил, кто войском начальствует. Он спросил - на что? 'Просить его покровительства, для воспитательного дома салвагвардию' (71). Он отвечал: 'От императора назначен губернатор граф Дюронель'. [Он] очень учтиво оборотил свою лошадь и повел нас к Ивану Великому. Навстречу ему - жандармский поручик. Он ему приказал: 'Оного чиновника доставьте к губернатору'. С тем мы и пошли на площадь против Сената. Он велел нам на одном месте стоять, чтоб нас он не потерял, а мы - его. Сам [же] поскакал по всему Кремлю искать губернатора. Возвратясь, сказал: 'Нет здесь, он поехал на Тверскую в наместнический дом'. Мы туда промаршировали. По многим исканиям добрели к губернатору уже [за] темно. Я его прошу о салвагвардии, он тотчас тому же поручику приказал, чтоб он сказал жандармскому полковнику дать мне 12 жандарм при одном офицере. Полковник оного же поручика нарядил и на походе из взводу отчел 12 [жандармов], и мы пошли в [воспитательный] дом. Казанскую церковь прошли, повернули в Никольскую, уже большой грабеж начался в рядах. Прошу поручика, хотя они конные, а мы пешие, прибавить ходу. Итак, достигли до [воспитательного] дому. Слава богу, никого еще не было! Уже для них приготовлено ество сахарное и питье веселое, но они сказали, что 'мы желаем наперед успокоить своих лошадок, а после будем просить и для нас'. Я - на конюшню, казенных лошадей выкинул, их поместил. Они чрез полчаса пришли кушать, пили и ели аппетитно. Поблагодаря, я им предложил квартиру докторскую, в которой приготовлены были постели. Они, поблагодаря, [сказали]: 'Ныне поздно, мы на сенце можем, а завтра будем вас просить о квартирах'. Поставили посреди корделожского двора(72) одного часового, сказав мне: 'Будьте покойны'. С тем с нами и распрощались. Какой покой? Всю ночь на дворе, все сами были караульные. В эту же ночь начались пожары, но не так сильны. 3-го числа <...> за крестовыми и водяными воротами и в окружном строении грабят. Оставят как мать родила, бедняк бежит: 'Ваше превосходительство, ограбили!' Что ж делать, так тому и быть! Жандармы говорят: 'Мы в доме стережем, а за воротами сами не смеем, не приказано'. 4-е число, в вечерни вся Москва объята пламенем так, что наш дом от огня был, как в котле при сильном ветре. Нельзя отдать [должного] нашим трудам, что мы всю ночь и на другой день до 10 часов в поте лица были. Нет возможности всех страхов и ужасов описать, но провидение божие от гибели спасло. <...>

5-го числа в 2 часа дня Наполеон поехал по городу смотреть свои злодеяния. По набережной доехал до воспитательного дома, спросил, что это за здание. Ему сказали: 'Воспитательный дом'. Почему он не горел? - 'Его избавил оного начальник [со] своими подчиненными'. Тут же на месте [Наполеон] послал ко мне генерал-интенданта всей армии графа Дюмаса (я прежде с ним виделся). [Дюмас] прискакал в дом, спросил: 'Где ваш генерал?' Я был в бессменной страже подошед к нему: 'Что вам угодно?' - 'Я прислан к вам от императора и короля, который вашего превосходительства приказал благодарить за труд и спасение вашего дома. Притом Его Величеству угодно с вами лично познакомиться'. Я, поблагодаря, принял равнодушно, но тем очень был обрадован, что весь дом оным окуражился(73). 6-го числа в 12 часов приехал ко мне от императора статс-секретарь Делорн. Я встречаю его, он мне говорит, что прислан от государя просить, чтоб я был к нему. Присланного я знал в Москве назад 5 лет, который у Александра Дмитриевича Хрущева ежедневно бывал. Поцеловались, посадя его, стали говорить как знакомые. Я обрадовался, что он по-русски говорит, как русский, расспрашивал его про все семейство Хрущева. Наконец, [он] взял меня за руку, сказал тихо: 'Поедем, чем скорее, тем ему приятнее'. Сели на дрожки, а его верховую [повели] за нами. Приехали в Кремль, он ввел меня в гостиную подле большой тронной. Тут много армейских и штатских, все заняты. Не более [чем через] 10 минут отворил Делорн двери. 'Пожалуйте к императору'. Я вошел, Делорн показал: 'Вот государь. Он стоит промеж колонн у камина'. Я [приблизился] большими шагами, не доходя, в 10 шагах сделал ему низкий поклон. Он с места подошел ко мне и стал от меня в одном шаге. Я зачал его благодарить за милость караула и за спасение дома. Он мне отвечал: 'Намерение мое было сделать для всего города то, что теперь только могу сделать для одного вашего заведения. Скажите мне, кто причиною зажигательства Москвы?' На сие я сказал: 'Государь! Может быть, начально зажигали русские, а впоследствии - французские войска'. На то сердито отозвался: 'Неправда, я ежечасно получаю рапорты, [что] зажигатели - русские, но и [сами] пойманны [е] на самом деле показывают достаточно, откуда происходят варварские повеления чинить таковые ужасы. Я бы желал поступить с вашим городом так, как поступал с Веною и Берлином, которые и поныне не разрушены. Но россияне, оставивши сей город почти пустым, сделали беспримерное дело. Они сами хотели предать пламени свою столицу, и чтоб причинить мне временное зло, разрушили созидание многих веков. Я могу оставить сей город, и весь вред, самим себе причиненный, останется невозвратным. Внушите о том императору Александру, которому, без сомнения, неизвестны таковые злодеяния. Я никогда