усомниться даже в самом существовании такой эпохи. Скорее родовой строй не разлагался, а перерастал в общинный на всем протяжении своего существования. И рядом с родовыми группами всегда имели место общины, основанные на других принципах — например, те же группы изгоев, объединившихся, чтобы выжить в борьбе за место под солнцем.

Стабильный устойчивый род с развитой системой табу и сложной иерархией родственных связей — это (если взять за основу теорию Льва Гумилева) средняя или даже поздняя стадия развития этноса. И наоборот, на ранней стадии выделившиеся из рода пассионарии и субпассионарии вынуждены ради выживания идти на нарушение многих табу, на изменение законов и упрощение взаимоотношений между родственниками. Если брат и сестра окажутся одни на необитаемом острове, они будут менее щепетильны в вопросе, заниматься им любовью или нет.

Беда в том, что первобытные народы, с которыми сталкивались европейские ученые нового и новейшего времени — это сплошь реликтовые этносы. Они находятся на самой поздней стадии развития, когда сложность родовой структуры и системы табу может перехлестывать через все разумные пределы, а развитие прекращается вовсе и окаменевшие общественные отношения сохраняются в неизменности веками. Это и ввело ученых в заблуждение, заставив думать, что общественные отношения были такими же окаменелыми на всем протяжении первобытной эпохи.

На самом же деле общественные отношения неизбежно должны были развиваться — как метафизически, так и диалектически. Метафизическое развитие — это заколдованный круг, движение от простого к сложному, которое, однако, в конце концов усложняет систему до такой степени, что делает ее неспособной к дальнейшему развитию. Такая система, как правило, гибнет или превращается в реликт, но в процессе развития или распада от нее отделяются живые ветви, которые возвращаются к началу круга и повторяют весь процесс заново.

А момент диалектического развития заключается в том, чтобы вырваться из круга. Это трудно, поскольку родовая структура — важнейший фактор стабильности. Цементирующее основание рода — это не табу, не законы и не воля вождей, а именно родство. «Мы одной крови — ты и я». И именно в силу этого общественная собственность стоит внутри рода выше частной. Не потому что «все общее», а потому что один родич вряд ли не откажет другому, если тот попросит у него какую-то вещь.

И выход из круга становится возможен лишь после того, как некоторые люди решаются поставить «мое» выше «нашего» — и это не приводит их к гибели.

Но для того, чтобы это произошло, первобытные люди должны были пройти большой путь от нагих потомков умной и свирепой обезьяны, ведущих войну и выходящих на охоту под началом вожаков, которые охотятся и воюют наравне со всеми, до одетых в шкуры и ткани детей божьих, которые сеют хлеб и продолжают воевать под началом вождей, чьи привилегии ставят их гораздо выше всех подданных и отмечаются особыми знаками отличия.

Изобретение одежды — одна из многих тайн человеческой истории. Установить, при каких обстоятельствах появилась одежда и что послужило тому причиной, не представляется возможным, и противоречащие друг другу версии не подкрепляются убедительными доказательствами.

Казалось бы, решение этой проблемы лежит на поверхности. Люди стали одеваться, чтобы уберечься от холода. Однако в тех краях, где всегда тепло, люди тоже носят одежду — как минимум набедренные повязки, которыми от холода защититься нельзя.

Зато набедренные повязки предохраняют от повреждения самый нежный орган мужчины, предмет его гордости и символ его власти. Если мужчина не способен к зачатию детей, то его в первобытном обществе (да и не только в первобытном) и за мужчину не считают.

В тропическом лесу ветки, колючки, жгучие растения, лианы, насекомые и прочие животные ежеминутно ставят безопасность детородного органа под угрозу и нет ничего странного, что мужчины постарались его защитить.

Привычка укрывать половой член от опасностей могла явиться поводом для возникновения стыдливости. Но могло быть и наоборот. У павианов, например, старший самец, завидев эрекцию у младшего, устраивает ему взбучку. Что если человеческих подростков мужского пола старшие мужчины тоже наказывали за непроизвольную эрекцию при взгляде на женщин (например, тех, которые были табу для членов рода) — и единственным спасением было укрыть член от посторонних глаз.

А у женщин нет такого органа, который следовало бы особо защищать при прогулках по лесу. Больше того, в холодных краях женщине нет необходимости часто выходить из своего жилища зимой. И возможно, именно здесь кроются истоки как гимноса, так и антигимноса. Гимнос базируется на более свободном отношении женщин к обнажению, а антигимнос — на стремлении мужчин эту «вольность» обуздать.

Тем не менее женская одежда также существует, и не только в холодных краях. Она могла возникнуть по аналогии с мужской одеждой, и мужская стыдливость могла распространиться на женщин с соответствующим переосмыслением.

Например, у некоторых первобытных племен, попавших на глаза исследователям, бытовало мнение, что набедренная повязка у женщин служит заменителем девственной плевы — она защищает вагину от проникновения злых духов. Поэтому девственницы могут ходить полностью обнаженными, тогда как женщины, потерявшие невинность, должны носить набедренный пояс.

Но есть также версия, что женская одежда в частности и человеческая одежда вообще возникла из стремления людей украсить себя. Или, как вариант, из знаков отличия, которыми люди стремились обозначить свою непохожесть на других или свои достижения.

Например, охотник, убив животное, вешал себе на пояс его хвост. И чем больше таких хвостов он носил, тем выше стоял в «племенном рейтинге». Это как зарубки на прикладе снайперской винтовки, как 60 звездочек на фюзеляже истребителя летчика Покрышкина или — если вернуться в первобытный мир — как скальпы врагов в коллекции индейского воина.

Но одежда может обозначать не только достижения личности, но и обособленность племени. Недаром первый признак, по которому различались народы доиндустриальной эпохи — это одежда. Национальный костюм. И первобытные племена, даже близкие друг к другу, можно различать по одежде, даже несмотря на ее скудость в тропиках.

Лисьи хвосты тоже можно носить на поясе по разному. А если соседнее племя носит не лисьи хвосты, а волчьи, различие становится еще более явным.

Итак, версий происхождения одежды много, но вряд ли какая-то из них полностью верна, а остальные ошибочны. Скорее всего, тут сыграли роль разные факторы. Возможно, одежда появилась еще в ледниковую эпоху, и «атланты» из пещер Палестины принесли ее в Африку. Но поскольку даже в холодных краях одежду из шкур носили только зимой, а летом от нее с радостью освобождались, в Африке, где зимы не было, от большей части костюма отказались совсем, оставив только пояс стыдливости, необходимый совсем по другой причине.

Такая возможность подтверждается, исходя из обстоятельств заселения Американского континетнта. Люди в Америку перешли почти наверняка с Чукотки по льду или по древнему сухопутному мосту. Вряд ли можно сомневаться, что у них была одежда. И однако же индейцы Южной Америки ходят практически обнаженными.

Но если вернуться на Чукотку, то этому легко найти объяснение. До сих пор чукчи в чумах пребывают практически нагими, в одних поясках стыдливости — а прежде они летом ходили так и на свежем воздухе. В своей «Земле Санникова» Обручев срисовал онкилонов с древних чукчей, и там этот обычай показан очень наглядно.

Стыдливость в первобытные времена касалась прежде всего половых органов. Однако причудливая игра случая могла привести к объявлению табу любой другой части тела, и папуасские женщины в Новой Гвинее закрывают затылок, а в Греции минойской эпохи по некоторым предположениям женщины должны были закрывать пупок, обнажая при этом грудь.

Но есть и более прозаическая версия распространения стыдливости с половых органов на другие