Адели был надлом, отчаяние, вечная неудовлетворенность, но ты их не унаследовала. Потому она и покончила с собой. А в тебе слишком много жизни, чтобы убить себя.

– Вы так думаете? – рассерженно, воскликнула Хэзел.

В порыве неистовой ярости она вырвала у Франсуазы пистолет и приставила дуло к своему виску.

– Хэзел! – воскликнули в один голос старик, и молодая женщина.

– Если вы приблизитесь ко мне, я выстрелю! – предупредила она.

– Старый дурак! – крикнула медсестра. – Вот к чему привела ваша любовь, которую вы называете благотворной: теперь у вас на совести будут две жизни.

– Хэзел, нет, пожалуйста, любовь моя, не делай этого!

– Если я, как вы утверждаете, – реинкарнация Адели, то для меня логичнее всего поступить именно так.

– Нет, Хэзел, – взмолилась Франсуаза. – Вы на пороге новой жизни, и она столько вам супит. Вы увидите, как упоительно быть красивой. Вы богаты и свободны, весь мир будет принадлежать вам!

– Мне плевать на это!

– Напрасно ты отказываешься от того, чего не знаешь.

– Все это меня не интересует. Я прожила здесь лучшие годы из тех, что были мне отпущены. А теперь, если я – Адель, разве я могу думать о чем-нибудь, кроме смерти?

– Думай о смерти, но не о своей, а о моей.

– Он прав! – подхватила Франсуаза, – Если кого-то здесь и надо убить, так это его. Что это вы сами вздумали стреляться?

– Я не смогу убить его, – пролепетала девушка, по-прежнему прижимая дуло пистолета к своему виску. – У меня не хватит сил.

– Дайте мне пистолет, – потребовала Франсуаза, – я сама это сделаю.

– Мадемуазель, это дело касается только нас с ней. Хэзел, я ничего не имею против самоубийства в принципе, но твоего допустить не могу. Это значило, что самоубийство Адели стало бы вдвое ужаснее, хотя у нее все же было оправдание: она отчаялась.

– Я тоже.

– У тебя нет причин отчаиваться. Сегодня твой день рождения, и ты получила в подарок красоту, богатство и свободу.

– Перестаньте, мне тошно вас слушать! Как мне забыть то, что я пережила здесь? Как я буду влачить это бремя всю оставшуюся жизнь?

– Кто говорит о бремени? Кто говорит о забвении? Я, напротив, надеюсь, что ты будешь все помнить. Ты уйдешь отсюда, но с тобой останется огромная любовь, которая принадлежит тебе навеки. Это величайшее на свете богатство.

– Эта история – тюрьма, и я всегда буду носить ее с собой. Память о вас будет меня преследовать. Чтобы я освободились, что-то должно оборваться.

– Да, но не твоя жизнь. Нужно разорвать порочный круг. Покончив с собой, ты не уничтожишь его, а только сделаешь непреодолимым. Твоя подруга права: если тебе действительно необходимо кого-то убить, чтобы вырваться, – убей меня.

– Вы хотите, чтобы я убила вас? Вы в самом деле этого хотите?

– Я прежде всего хочу, чтобы ты не убивала себя. После смерти Адели я пятнадцать лет прожил в аду. А потом встретил тебя и решил, что спасен. Но я все равно человек конченый, понимаешь? Если и ты наложишь на себя руки по моей вине, сколько веков я буду обречен носить в себе эту кровоточащую рану? Если ты вправду испытываешь ко мне хоть малейшую нежность, не убивай себя. Убей меня, это будет наилучший выход.

В голосе старика было что-то завораживающее. Очень ласково и бережно он взял девушку за руку и повернул пистолет к своему виску. Медсестра перевела дыхание.

– Я твой, Хэзел. Если ты нажмешь на спусковой крючок, и для тебя и для меня свершится справедливость. Ты отомстишь за Адель, ты отомстишь за пять лет твоей неволи. А для меня это будет доказательством того, что ты нашла в себе силы жить и что я не погубил свою душу, дважды убив мою единственную любовь.

Наступило долгое молчание. Франсуаза зачарованно смотрела на них. Никогда еще молодая девушка не была так хороша, как в ту минуту: рука с пистолетом у виска Лонкура, в глазах хмельной кровожадный блеск. Капитана же совершенно преобразила сила безумной любви, озарившей его изрытое морщинами лицо, – и в какой-то миг зрительница поймала себя на мысли, что, наверное, все же упоительно быть любимой таким человеком.

Он выпустил запястье девушки, и теперь их соединял только пистолет. И тут старик сделал нечто удивительное: прижался к стволу губами, не взял его в рот, как жертва, облегчающая задачу палачу, а приник к стальному дулу исполненным любви поцелуем, как будто оно было губами его любимой.

– И все же лучше меня не убивать, – произнес он наконец.

– Ну вот, теперь он струсил! – возмутилась медсестра.

– Если иметь в виду мои интересы, мне было бы в тысячу раз лучше умереть. Ты уедешь, и жизни мне не будет. Однако, если вдуматься, умоляя тебя выстрелить, я веду себя как последний эгоист: мне – вечный покой, тебе – полиция. Мне бы не хотелось, чтобы ты подвергалась преследованиям.

– Мне наплевать на полицию, – проговорила девушка влюбленно.

– Ты не права. Спокойствие не имеет цены. Мне так важно знать, что ты счастлива.