– Когда я была маленькой, я ценила дружбу превыше всего. В Нью-Йорке у меня была лучшая подруга, ее звали Кэролайн. Я боготворила ее. Мы были неразлучны. Смогу ли я объяснить взрослому человеку, какое место она занимала в моей жизни? В ту пору я мечтала стать балериной, а она – выиграть все на свете конные состязания. Ради нее я занялась верховой ездой, а она ради меня – танцами. Я держалась на лошади так же бездарно, как она делала антраша, зато мы были вместе, к чему и стремились. Летом я проводила каникулы в горах, а она у моря – этот месяц друг без друга казался нам пыткой. Мы писали друг другу письма, каких не сочинили бы и влюбленные. Чтобы выразить, как она страдает от нашей разлуки, Кэролайн однажды даже вырвала целиком ноготь с безымянного пальца левой руки и приклеила его к своему письму.

– Фу!

– С шести до двенадцати лет наша дружба была для меня всем на свете. Ну а потом от моего отца отвернулась удача, и нам предстояло покинуть Нью-Йорк. Когда я сказала об этом Кэролайн, разыгралась настоящая драма. Она плакала, кричала, что уедет со мной. Целую ночь мы резали друг другу запястья, чтобы стать кровными сестрами, давали безумные клятвы. Она молила своих родителей помочь моим – конечно же, тщетно. В день отъезда я думала, что умру. Но, к несчастью, не умерла. Когда корабль отходил от пристани, нас связывала традиционная бумажная лента. Она разорвалась, – и я ощутила такую невыразимую боль, словно мое тело разломилось пополам.

– Если, несмотря на разорение ваших родителей, она по-прежнему любила вас, значит, это была настоящая подруга.

– Подождите. Послушайте, что было дальше. Мы начали обмениваться пламенными письмами. Рассказывали друг другу обо всем. «Расстояние – не помеха, когда любишь так сильно», – писала она. Но со временем ее письма становились все более скучными. Кэролайн бросила балет и занялась теннисом с некой Глэдис. «Мне сшили точно такой же костюм, как у Глэдис… Я попросила парикмахера сделать мне стрижку, как у Глэдис…» Мое сердце леденело, когда я читала это. Дальше было еще хуже: она и Глэдис, обе влюбились в некоего Брайана. После этого тон писем Кэролайн резко изменился. От пылких и трепетных признаний она перешла к откровениям типа: «Брайан вчера смотрел на Глэдис целую минуту, не меньше. Не понимаю, что он в ней нашел: она уродина, и у нее толстый зад». Мне было неловко за подругу. Чудесная девочка превратилась в стервозную самку.

– Это половое созревание.

– Наверное. Но я ведь тоже выросла, однако не стала такой, как она. Вскоре ей уже больше нечего было мне сказать. С четырнадцатого года я не получала от нее писем. Я пережила это как утрату близкого человека.

– В Париже вы наверняка нашли другие подруг.

– Ничего подобного. Если бы мне и встретилась новая Кэролайн, я не позволила бы себе к ней привязаться. Как я могла верить в дружбу после того, что произошло? Моя избранница изменила всем нашим клятвам.

– Это печально.

– Хуже того: своим предательством Кэролайн перечеркнула шесть славных лет нашей дружбы. Словно их и не было.

– Как вы непримиримы!

– Вы бы поняли меня, если бы сами такое пережили.

– В самом деле, гак дружить мне ни с кем не довелось. У меня есть подруги детства, время от времени я с удовольствием вижусь с ними. Не более того.

– Как странно: я на семь лет младше вас но у меня такое впечатление, что вас жизнь пощадила, а меня изломала. Впрочем, что мне теперь былые страдания, когда у меня есть лучшая на свете подруга – вы.

– По-моему, вы слишком бросаетесь своей дружбой.

– Неправда! – возмутилась девушка.

– Я вашу дружбу ничем не заслужила.

– Вы приезжаете сюда каждый день и преданно улаживаете за мной.

– Я делаю свою работу.

– Разве это причина, чтобы не быть вам благодарной?

– Значит, вы прониклись бы точно такой же дружбой к любой медсестре, которая оказалась бы на моем месте.

– Конечно нет. Не будь это вы, я испытывала бы только благодарность, и более ничего.