Посмотрев недолго, как он истекает кровью, я кивнул киренцу с татуировкой дракона. Он и его напарник обменялись насмешливыми взглядами. Очевидно, не в обычаях еретиков было отсрочивать в последний момент приведение в исполнение смертного приговора. Я кивнул еще раз, киренцы отпустили руки, и Краули повалился на землю, не подавая иных признаков жизни, кроме непроизвольного кровотечения.

Киренцы вернулись назад в трактир, смеясь над глупыми обычаями этой чужой страны. Что до меня, то я нырнул во мрак улиц и направился обратно в «Пьяного графа». Разыскивать Кадамоста было уже слишком поздно, и оставалось только надеяться, что мое незапланированное отклонение от первоначального маршрута обойдется мне не более дорогой ценой, чем это того заслуживало. Все же, возвращаясь домой, я едва сдерживал улыбку при мысли о том, как на всю жизнь проучил Краули.

Поднялся я рано, позавтракал внизу на скорую руку. Заведение, указанное Гискардом, находилось в глубине Кирен-города, в той части столицы, где можно пройти пять кварталов подряд, не встретив на пути ни одного человека, который не был бы верным подданным Небесного императора. Разумеется, после небывалой трехдневной бури можно было прошагать пять кварталов, не встретив вообще никого. К тому времени, когда я оказался под вывеской «Серый фонарь», мои башмаки промокли насквозь, и я подумал о том, что, возможно, Старец согласился бы дать мне отсрочку ввиду ужасной погоды.

Внутри, при входе в заведение, была смехотворно маленькая лавчонка, шириной, наверное, футов восемь от дверей до задней стены. Полки лавки были заставлены самым разным товаром: горшками и сковородками, иголками и начатыми катушками ниток. Единственное, что их объединяло, так это слой собравшейся пыли. Хозяева едва ли утруждали себя поддержанием фасада в надлежащем виде, чтобы показать, что это действующее заведение. Хотя так далеко в глубь киренских владений гвардейцы, пожалуй, забирались редко, а если и объявлялись здесь, то дело можно было запросто уладить с помощью взятки. Сидевший на стуле щуплолицый еретик уставился на меня таким взглядом, что мне захотелось поучить его кулаками основам обращения с покупателями. Он отрывисто кивнул мне, и я прошел мимо него, довольный тем, что мне так легко удалось проникнуть внутрь. Однако мысль о том, что меня, видимо, можно было спокойно спутать с уличной швалью, обеспокоила не на шутку.

У задней стенки стояла высокая железная клетка, с верхушки которой свисали внутрь длинные стебли змия, готовые к нарезке и продаже. За решеткой сидела молоденькая киренка, дожидаясь клиентов, чтобы обменять на их деньги несколько часов забвения. Она смотрела на меня, открыв рот. Даже не знаю, находилась она в тот момент под кайфом или была просто дурой. Остаток помещения занимали разносортные столы и кабинки, добытые где попало без раболепного поклонения единообразию и опрятности, которыми обычно страдают законные заведения. В воздухе над всем этим стелились не сравнимые ни с чем наркотические пары, ядовитые и соблазнительные, как свежая выпечка и жаркое.

Хотя был ранний час и погода отбивала охоту покидать домашний уют, в заведении все равно околачивалось без дела с десяток жертв, пыхтевших своими трубками или погруженных в забвение. Впрочем, все они, за исключением одного, были еретиками, а потому найти нужного мне человека не составило труда. Съежившись в задней кабинке, он неуклюже склонил голову на столик перед собой и никак не отреагировал на мое приближение.

— Афонсо Кадамост?

— Отвали, — ответил он, не поднимая головы со стола.

Я положил серебреник на стол перед ним.

Звон серебра заставил его поднять лицо, и я пожалел, что не застал его в еще более расслабленном состоянии. Коричневатый цвет его расы сменился болезненной серостью, кожа обвисла и одряхлела. Гнилые зубы — отличительный признак всех подсевших на змия, но, даже зная об этом, я был удручен его черновато-зеленой улыбкой. Еще более удручали его глаза, мрачные и безжизненные; злобные черные угольки, окруженные белесой радужкой.

Я осторожно уселся на стул напротив него, стараясь не думать о том, чей зад сидел на нем до моего прихода.

— Мне хотелось бы узнать кое-что, — начал я.

Кадамост сунул монету в рот, чтобы испытать серебро на твердость, и я испугался, что прогнившие зубы сломаются о металл. Удовлетворенный результатом пробы, он пожал плечами и опустил монету в карман.

— И что же?

— Мне известно, что вы участвовали в операции «Вторжение».

Страх пропадает у наркомана в последнюю очередь. Очевидно, Афонсо Кадамост еще не лишился его окончательно, раз упоминание о прошлом заставило его вздрогнуть.

— Что вам об этом известно? — Он облизнул губы, пуская слюну на вереницу язв, уродовавших нижнюю часть его лица.

Я подумал было солгать, но решил так не делать. Через двадцать минут Кадамост уже не вспомнит о нашей беседе, но даже если и вспомнит, то никто не станет слушать выродка, утратившего человеческий облик.

— Моя часть стояла на подступах к Донкнахту перед объявлением перемирия. Я обеспечивал прикрытие одному из ваших сослуживцев. — Я мог бы добавить, что исполнил свой долг немного недобросовестно, но ему незачем было об этом знать. — Магу Адлвейду.

— Адлвейду, — медленно повторил Кадамост, словно у него возникли трудности с памятью.

— Вы учились вместе с ним в Академии.

— Я знаю, кто это, — отрезал Кадамост. — С кем, по вашему мнению, вы говорите?

Со швалью, ясное дело. Кадамост пыхнул трубкой, дабы успокоить нервы, но при этом почти не приложил никаких усилий, чтобы изменить мое мнение.

— Я помню Адлвейда, — продолжил он. — С него это и началось, знаете ли, все началось с него. Однажды Адлвейд обнаружил в архивах дневник… Корона хранит тонны такого хлама. Бумаги, конфискованные за долгие годы, но никто не потрудился их просмотреть. Время почти уничтожило рукопись, написанную странным почерком, но то, что уцелело… — Кадамост быстро огляделся вокруг, словно затравленный заяц. — Вы говорите, что были там под конец?

— Лейтенант Первого столичного пехотного полка. Мы первыми вошли в Донкнахт, хотя ваши ребята хорошенько их обескровили к нашему приходу.

— Да, думаю, мы хорошо поработали. Вы… видели?

— Видел. — Нетрудно было сообразить, что он имеет в виду.

— И откуда, по-вашему, это взялось?

— Из другого мира? Не знаю. Метафизика всегда была не по моей части.

— Не из другого мира и не из мира вообще. Из пустоты между мирами. Из небытия между вселенными, из пространства, которого не достигает свет, — вот откуда она пришла.

— Она? — удивился я.

— Она, — подтвердил Кадамост. — Она танцевала во тьме, когда я позвал ее, бесконечно вальсировала в центре вечности. Дожидаясь поклонника.

— Как вы ее вызвали? — спросил я, обуздывая отвращение.

Зловонное и неестественное дыхание Кадамоста отдавало мертвечиной.

— Она не какая-нибудь там бульварная шлюха, которая является по мановению твоей руки и по оклику! Она была настоящая леди, словно одна из тех миловидных, жеманных потаскушек, которых добиваются с помощью состояний! Она не просто раздвинула для меня ноги, когда я скрючил палец! Я должен был ухаживать за ней! — Он затянулся трубкой, потом раскашлялся мне в лицо.

— Что значит, должны были за ней ухаживать?

— Ты что, какой-нибудь пидор, который стоит на коленях и сосет хрен через дырку в стене в общественных банях? У тебя что, никогда не было женщины? Ты говоришь ей нежные слова, говоришь, что