вместо того чтобы ценить в дочери ее собственные качества. — Но если вас не вынуждали брать в свои руки «Сталь Марлоу», то чем бы вы занимались?
Алек как будто смутился:
— Всю свою жизнь я рос, наблюдая за работой отца, но меня вдохновляли не управление заводами и не продажа готового продукта, а чертежи и планы. Мысль, что можно рассчитать вес и размеры еще не существующего здания, а потом претворить это в жизнь… мне это казалось волшебством. И я изучал архитектуру. Сначала дома в Чикаго с помощью человека по имени Фрэнк Ллойд Райт[5], потом в Колумбийском университете. В Париже я пытался продолжать, даже встретился с Гюставом Эйфелем[6] это совсем не то же самое. — Он улыбнулся, но теперь за улыбкой скрывалась печаль. — Я хотел работать со сталью, только другим манером. Я хотел… сгибать ее в дуги. Погружать глубоко в землю, чтобы она выдержала здания невиданной доселе высоты. Архитектура — это лучший вид искусства и бизнеса. Соединение красоты и пользы.
Я почувствовала его любовь, как свою собственную..
— Вы не должны от этого отказываться.
— Разве у меня есть выбор?
— Но вы же могли учиться в Париже?
Алек отвернулся от меня и уставился в воды Атлантики:
— Я не могу повторять своих парижских ошибок.
Я вспомнила слухи о его романе с актрисой Габриэль Дюмон. Он ли разбил ее сердце, она ли его?
— Вы же старались, как можно лучше…
— Мое «лучше» оказалось недостаточно хорошим. — Его черты исказились чувством вины, таким сильным, что Алек показался мне совсем больным. Неужели он так сожалеет о том, что разбил сердце Габриэль? — Я больше никогда не попаду в эту ловушку — не буду жить среди людей. Или… ранить их. Чтобы я усвоил этот урок, страдать пришлось другим.
Как он, должно быть, ее любил. С моей стороны, конечно, глупо его ревновать, поэтому я изо всех сил постаралась не думать об этом и вернулась к теме разговора:
— Вы можете проектировать здания в любом месте, где бы вы ни жили. Разве нельзя просто посылать чертежи по почте?
— Дело не в том, что я не смогу заниматься проектированием. Дело в… налаживании деловых контактов. Привлечение новых клиентов. Работа в известной студии. Все это будет невозможно в Монтане, Айдахо или где я в конце концов окажусь.
— Вот если бы вы знали кого-нибудь, связанного со строительной промышленностью, — невинным тоном произнесла я. — Скажем, кого-нибудь из ведущих мировых поставщиков стали.
Он невольно рассмеялся над моей шуткой, но ко мне так и не повернулся.
— Я не хочу использовать отцовское имя, чтобы продвинуться. Я хотел сам создать себе имя, без нечестных преимуществ.
— Такое может сказать только человек, обладающий этими преимуществами. — Я взмахнула вилкой, чтобы подчеркнуть свои слова. — Послушайте лучше меня. Если бы у меня был богатый отец, который помог бы мне достичь в жизни того, что я хочу, неужели я бы чистила туфли мисс Ирен, как по-вашему? Насколько я разбираюсь в этой жизни, вы глупец, если не желаете использовать данные вам блага. Ведь вы же не собираетесь врать, жульничать или воровать, чтобы заполучить Говарда Марлоу в отцы. Он то, что он есть, и вы то, что вы есть. Да, когда вас укусили, вам выпала плохая карта — так используйте одну из тех хороших, что у вас на руках, чтобы возместить ущерб!
Он все-таки посмотрел на меня, ловя глазами мой взгляд:
— Вы рассуждаете не как девушка, которая собралась всю жизнь работать горничной у леди.
— Я и не собираюсь. — Я радовалась, что уже призналась в этом Мириам, — было легче сказать это сейчас. — Я скопила достаточно денег, чтобы уволиться сразу же, как мы прибудем в Нью-Йорк. Мне потребовалось на это два года, но я справилась.
— Это настоящее мужество, Тесс. Настоящая решимость. — Алек медленно кивнул и взял чашку с чаем. Восхищение, которое я увидела в его лице, согрело меня, далее голова закружилась. — Я думаю, что вы замечательная женщина.
— А я думаю, что вы замечательный мужчина. — Это прозвучало просто дерзко, поэтому я поспешно добавила: — Я имею в виду, помимо очевидного.
Он снова засмеялся. Я говорила, что мы подвешены в небе? Ничего подобного. Скорее, мы в нем парили.
Мы покинули ресторан и пошли по палубе. Прогулка оказалась куда приятнее, чем когда идешь с шалями в руках за леди Региной. Алек не отлавливал «достойных знакомств», вместо этого мы разговаривали с ним о песнях, которые нравились нам обоим («В лунном заливе»), и о зданиях в Нью- Йорке, которые я непременно должна постараться увидеть (Кэндлер-билдинг, еще только строящееся, Алек и сам с ума сходил, так хотел его посмотреть). Я рассказала ему несколько забавных историй из своей жизни в прислугах. Правда, Алек не счел их такими же смешными, как я.
— Погоди, у тебя на чердаке так холодно, что ночами замерзает вода? — Он не мог этого постичь. — Они там не топят? Даже печки нет?
— Кто это будет тратить дрова на слуг?
Честное слово, мне в жизни в голову не приходило попросить печку. Никто бы нам ее не поставил.
— Но это жестоко. Как можно поступать так с людьми, тем более с теми, кто живет в твоем доме?
— Должно быть, у твоей семьи тоже есть слуги. У них что, у всех есть печки?
Я-то рассчитывала пристыдить его, но ничего не вышло.
— У наших троих слуг приличные комнаты, и обогреваются они теми же печами, что и наши.
Конечно, я его просто не расслышала:
— Троих?
— Кухарка, шофер и экономка. Нам с отцом больше никто не нужен, и, честно говоря, я не знаю, чем занимался шофер последние два года.
— Но… как же вы одеваетесь по утрам?
Я подумала о том, как постоянно ворчит Нед, что Лейтон сделался совершенно невыносимым и чересчур требовательным во время своего утреннего бесконечного одевания.
Алек расхохотался:
— Сую ноги в штанины по очереди, и получается просто превосходно, клянусь!
В последние несколько лет Лайлы сильно урезали число прислуги, тем не менее нас в Морклиффе оставалось еще примерно тридцать пять человек, и леди Регина часто жаловалась, что этого недостаточно. Она сама даже ногу не поднимет, если можно этого избежать. Мне всегда говорили, что именно так светское общество и отличает знатных людей. Но состояние семьи Марлоу затмевает деньги Лайлов, однако они почти все делают сами. Не знаю, принято ли это только у них в семье, или все американцы такие, но в любом случае мне это нравилось.
У Лайлов столько слуг в первую очередь для того, чтобы продемонстрировать остальным, насколько они лучше. Алеку и его отцу ничего доказывать не нужно.
Тут я сообразила, что кое о ком он так и не упомянул:
— А ваша мама?
Алек помолчал.
— Она умерла шесть лет назад. Инфлюэнца.
— Простите.
Он предложил сесть на палубные кресла. Я устроилась в одном, пожалев, что не захватила для себя шаль, — солнце светило ярко, но до заката оставалось всего несколько часов, солнце довольно низко спустилось к горизонту, и казалось, что оно тянет корабль за собой на запад. Алек сел рядом, порылся в кармане и вытащил завязанный узелком кружевной носовой платок:
— Развяжи его.
