— Лично я — не особенно!
Симеон дал себе три секунды, чтобы собраться, и взял дело в свои руки:
— Я думаю, мы собрались, чтобы обсудить вопрос с нашей опекой. Он осложняется соперничеством между Жозианой и Бартельми. До сих пор судья по делам несовершеннолетних выслушивала в основном взрослых. Я думаю, что сегодня хорошо было бы выслушать и самых младших.
— Вот речь, достойная твоей репутации, — польстила ему Жозиана. — Однако мне хотелось бы кое- что уточнить. Я не считаю, что между мной и Бартельми существует какое-то соперничество.
— Да неужели? — вскинулся Барт. — Ты с самого рождения стараешься меня задавить, и никакого соперничества?
Симеон закрыл глаза, уже чувствуя смертельную усталость. Хорошенькое начало психотерапии.
— Да ты с самого рождения изображаешь из себя жертву, — парировала Жозиана. — Никто не заставлял тебя быть тем, кто ты есть.
— И кто же я есть, по-твоему? — заорал Барт.
— Мне больше нравится, когда рисуют, — плаксивым голосом сообщила Венеция.
Все замолчали.
— Во-первых, я не изображаю жертву, — надувшись, буркнул Барт. — Я и есть жертва.
— Вы жертва? — подхватила психолог, решив, что нащупала нужную нить.
— Меня отец бросил.
— Опять начинается! — вздохнула Жозиана. — Да нас тут всех отец бросил!
— Мне хуже, — уперся Барт. — Меня он вообще даже видеть не захотел.
— Естественно, — сказала Жозиана. — Он и не знал, что мама беременна, когда ушел.
— Что-о?
Барт уставился на нее округлившимися глазами. Всю жизнь он слышал, что Жорж Морлеван бросил беременную жену.
— Ну да, она была беременна тобой, но сама еще этого не знала, — пояснила Жозиана. — Твой отец исчез 31 декабря. Я это хорошо запомнила, потому что мы ждали его, чтобы встретить Новый год. А ты родился 23 сентября. Так что мама забеременела как раз перед тем, как муж ее бросил.
— Но значит, — голос Барта сорвался, — значит, он и не подозревает о моем существовании!
— Везет же некоторым, — пошутил Симеон.
Новость открывала перед Бартом такие перспективы, что он пропустил насмешку мимо ушей. Он всегда думал, и мать его не разубеждала, что Жорж Морлеван сознательно покинул жену беременной. И по детскому эгоцентризму сделал вывод, что отец ушел, потому что не хотел видеть его, Барта.
— Он не знает о моем существовании, — повторил он, как завороженный.
— Как бы то ни было, эту страницу давно пора перевернуть, — сказала Жозиана. — И был он изрядный негодяй.
— Мой отец? — пробормотал Симеон.
— Мне очень жаль, но так и есть. Этот человек бросил меня после того, как признал своей дочерью, бросил мою мать, вас всех бросил…
— Мне-то, оказывается, его не в чем упрекать, — хихикнул Барт.
— Мне тоже, — поддержал его Симеон. — Прежде всего, мы ведь не знаем, что с ним случилось. А потом, как говорил Гете: «Человек не может стать взрослым, пока не поймет своих родителей и не простит их».
— Запасаемся к экзаменам цитатами из классиков? — съязвила Жозиана.
Она никак не могла выбрать тон с Симеоном и сбивалась то на лесть, то на колкости.
— Я хотела сказать…
Моргана воспользовалась паузой, чтобы высказаться. Девочка, про которую все забывали, зажатая между братом-вундеркиндом и сестрой, так легко покоряющей все сердца.
— Я хочу сказать, я не хочу, чтобы меня разлучали с Симеоном, потому что Симеон — моя половинка. Если одну половинку разлучить с другой…
Моргана переводила взгляд с одной своей раскрытой ладони на другую. Она показала всем левую:
— …тогда эта половинка тоскует и живет только наполовину.
Это признание в любви было таким искренним и серьезным, что у психолога язык не повернулся подтолкнуть девочку к диалогу своим обычным способом.
— А знаешь, после того как я дал свою кровь Симеону, — сказал Барт, — мы с ним тоже теперь пополам-напополам.
— И ты тоже моя половинка, Моргана, — сказал Симеон.
— А я — всехняя половинка, — заявила Венеция, не желая остаться в стороне при дележке.
Жозиана и Бартельми искоса глянули друг на друга.
— А у меня… — начал Барт.
«Не пройдет номер», — подумал он, прочищая горло.
— …у меня… э-э… Жозиана — моя половинка.
Наступило молчание, которое словно чего-то ожидало. Жозиана смотрела на Бартельми с улыбкой, лишь слегка ироничной.
— Что-то я не поняла правила игры. Мне надо сказать, что я твоя половина, или что ты — моя?
— Как хочешь, так и говори, — буркнул Барт.
Доротея затаила дыхание. В семейной психотерапии бывают моменты магии, когда каждый может найти для себя верный путь.
— Я Барту наполовину сестра, — сказала Жозиана. — И с этого дня, 13 июня…
Она взглянула на часы.
— …с 15:32, я это принимаю.
Симеон обернулся к сестренке:
— Браво!
К сожалению, Моргана испортила эффект, внезапно разразившись рыданиями:
— Я хочу… хочу… чтобы все… все…
— Встряхните ее, — посоветовал Барт. — Ее надо встряхивать.
— Чтобы все друг друга люби-и-или!
Барт вскочил и начал трясти ее как грушу.
— Что ты делаешь, ужас какой! — закричала Жозиана.
Ошеломленная Доротея собиралась вмешаться, но всхлипывания Морганы уже стихали. Барт, довольный собой, оглянулся на старшую сестру:
— Видишь, ее надо встряхивать.
— Зашибись! — громогласно восхитилась младшая представительница семейства Морлеван.
Десять дней спустя Барт провожал брата на первый экзамен. По философии. Письменная работа на четыре часа. Симеон, бледный, наголо обритый, дышал часто и неровно.
— Справишься? — спросил Барт, нервничая, как самая полоумная мамаша.
Симеон улыбнулся. Если усталость или волнение не вызовут обморока, он справится. Через четыре часа Барт встречал его у выхода.
— Ну?
— «Можно ли причислить к правам человека право отличаться от других?»
Это была тема, которую он выбрал.
— Имеют ли педики право жить, или им надо нацепить розовый треугольник?[8] — развил тему Барт, приплясывая перед ним посреди тротуара.
Заметив, что брат привлекает всеобщее внимание, Симеон дал ему тычка.
— Ну-ка прекрати, а то я пожалею, что ответил «да».
В этот вечер Симеон засыпал уже за ужином. Он так устал, что все следующие экзамены сдавал как в каком-то тумане, так что не мог даже вспомнить потом, что у него спрашивали и доволен ли он своими ответами.
