навеки уходивших милых. В полном боевом вооружении стояли вокруг товарищи Менедема, молчаливые, хмурые, ощетинившись наклоненными вперёд копьями. Час назад они похоронили своего стратега за стеной маленького эллинского кладбища на восточном берегу Нила. Рыдали рабыни обеих гетер, сдерживая крики, как приличествовало в Элладе. Двух слуг, завопивших по египетскому обычаю, быстро удалили. Теперь только резкие вопли деревянных похоронных флейт — гингр нарушали беспокойную тяжёлую тишину. Жрец готовился совершить последнее возлияние и негромко возносил мольбы владыке подземного царства. В почтительном отдалении стояла огромная толпа мемфисцев — поклонников золотоволосой укротительницы коней и просто любопытных.

Спокойны и прекрасны казались лица Эгесихоры и Менедема. Слегка приподнятые брови спартанки придавали несвойственное ей выражение милого недоумения. А Менедем улыбался той слабой улыбкой, которую он послал Таис с последним вздохом.

Таис ещё не успела осознать глубину своей утраты. Только прошлым вечером виделась она и с Эгесихорой и с Менедемом, только несколько часов назад её верный атлет стал между нею и неминуемой смертью. Сейчас острее всего чувствовала она уходящую красоту своих близких, лежавших на общем погребальном ложе, во всем подобных древним героям Эллады. Когда Таис, сойдя с костра, поднесет факел к сухим и смолистым бревнам, перестанет существовать то прекрасное, что радовало ежечасно, ежедневно и её и других людей. И гетера не решалась на это последнее усилие, несмотря на знаки, подаваемые ей жрецом. Таис понимала, что нужно спешить, иначе на египетской жаре разложение навсегда испортит облики её спартанцев. Они останутся в её памяти такими, какими она увидит их в самый последний миг.

Таис оглянулась. Ряды спартанцев стояли по-прежнему недвижно, воины смотрели на погибших. Одним прыжком афинянка соскочила с костра. Тотчас же ей подали горящий факел. Подняв его высоко над головой, Таис замерла на несколько мгновений. Воины через одного, отдав свои копья товарищам, стали брать смолистые палки, зажигать их в жаровнях, дымившихся ароматами в четырех углах костра.

Таис обошла костер, стала в головах и сунула факел под груду тонких кедровых щепок. Пламя, почти незаметное на солнце, дохнуло жаром, поднялось до края помоста, взвился редкий голубой дым. Лаконские воины быстро подожгли костер со всех сторон, затрещали конские хвосты и гривы, потянуло резким запахом паленого волоса. Таис взглянула в последний раз сквозь пляшущее пламя. Ей показалось, что Менедем шевельнул рукой, как бы прощаясь, и афинянка отвернулась. Опустив на лицо лёгкий египетский шарф, служивший здесь летом вместо химатиона, Таис, не оглядываясь более, пошла домой вместе с Гесионой.

Завтра, когда остынет жар огромного костра, спартанцы соберут пепел от тел Эгесихоры и Менедема, смешавшийся с пеплом её лошадей, и высыплют на середине Нила, стремящегося к Внутреннему морю, на северных берегах которого выросли оба. А ещё через день спартанцы тоже поплывут вниз по реке к Навкратису, откуда лежит путь в Лакедемон. Спартанцы настаивали, чтобы Таис уезжала с ними, но гетера отказалась. Она не могла сразу уехать из Мемфиса, полного воспоминаний. Да и возвращаться в Элладу теперь было незачем. Из Афин доходили тревожные слухи о смутах, вызванных речами Демосфена, и весь эллинский мир, растревоженный неслыханными победами македонского царя, казалось, готовился двинуться на восток, в запретные ранее пределы.

Таис провела взаперти пять дней, никого не принимая. Она лежала, распростершись ничком в полумраке спальни, и допускала к себе только Гесиону, которая старалась заставить госпожу поесть. Дружба с фиванкой, крепнувшая исподволь, несмотря на нарочитое старание Гесионы держаться служанкой, теперь для одинокой и горюющей Таис усилилась внезапно подобно любви. По существу, Таис давно и крепко привязалась к «рожденной змеей». Трудно было не полюбить отважную, чистую и красивую дочь Беотии.

Таис вышла один раз вечером, чтобы дойти до храма Нейт. Там она узнала, что делосский философ и его ученик — поэт уехали в Элладу ещё до новолуния. Спартанцы уехали тоже. Мемфис, взбудораженный было тройным убийством, позабыл о нем в новых событиях и прежде всего — в ожидании Александра.

Таис наняла лошадь для Гесионы. Почти каждый день обе женщины ездили на далекие верховые прогулки. Таис дрессировала Салмаах. Гесиона никогда не думала, что возможны такие проделки и такое взаимное понимание всадницы и лошади. Таис спускалась по немыслимой круче на песчаных обрывах нильских берегов. Салмаах сползала, поджав передние ноги, а её всадница запрокидывалась назад, касаясь затылком крупа лошади, колени Таис сходились на высокой холке, а ступни крепко сжимали кобылу под грудью. Казалось, ещё мгновенье, и лошадь перевернется через голову и полетит вниз, ломая кости наездницы. На мольбы Гесионы Таис отвечала лишь полупечальной-полузадорной улыбкой, но в конце концов уступала, принимаясь за танцы. Она выбирала удобную ровную площадку. Гесиона привязывала своего коня, становилась у края площадки и начинала петь протяжную тессалийскую мелодию, сопровождая её ударами в небольшой бубен. Салмаах вначале упрямилась. Вдруг через несколько дней лошадь сразу уразумела, что от неё требуется. Чувство ритма у всех породистых лошадей врожденное, выработанное миллионом лет приспособления к правильному бегу. Без четкого ритма нельзя держать продолжительной рыси. Удары копыт хорошего бегуна должны быть подобны размеренному звону капель в клепсидре — водяных часах. Требование мерного ритма относится и к человеческому бегу, не только к танцу. Везде, где от живого тела требуется длительное напряжение и особенная выносливость.

Скоро Салмаах плясала под бубен Гесионы как заправская танцовщица, и немудрено — ведь ею управляла сама «четвертая Харита» Эллады. Возрождался архаический танец женщин на лошади — иппогиннес — по преданию, созданный амазонками. Легендарные женщины Термодонта исполняли этот танец на равнине Темискиры[10] на пафлагонском побережье Эвксинского Понта. Это всегда происходило в полнолуние — в дни эллотий в честь Артемис под ярким светом высокой луны. Ныне лишь изредка отважные тессалийки — профессиональные акробатки на лошадях — исполняют иппогиннес в Аттике или Спарте по особому приглашению богатых устроителей празднеств. В воссоздании иппогиннеса Таис находила забвение и заполняла пустоту жизни, с каждым днем не уменьшавшуюся, а, наоборот, ширившуюся. Для эллина нет веры в радостное загробное существование, каким наполняют скудность жизни народы иных вер, ожидая воздаяния и встреч с утраченными близкими там, по ту сторону смерти. Великолепное достоинство, с каким сыны и дочери Эллады встречают свой конец, основывается на чувстве выпитой полной чашей собственной жизни, горячей любви к земле и морю, телу и страсти, красоте и уму.

Необычная доблесть и физическое совершенство спартанцев, удивительная тонкая связь с морем у критян, изобретательность, предприимчивость и вечная жажда нового у афинян вошли в поговорки и прославились по всей ойкумене.

А сейчас у Таис не осталось ни полноты, ни радости. Её прежний задор угас, уступив место печали и серьёзным раздумьям о дальнейшем пути. Наступила очередь Гесионы размышлять о способе излечения душевной раны её госпожи и подруги. Она даже стала жалеть об отъезде таинственного учителя Таис, к которому так ревновала. Инстинктивно Гесиона чувствовала, что делосский философ ускорил бы «выздоровление» госпожи, тяжело раненной незримым оружием судьбы и богов. В то же время Гесиона женским чутьем предугадывала неизбежное возрождение Таис. Слишком много сил было в её молодом теле критянки, слишком много живого интереса ко всему на свете она унаследовала от афинских предков.

Давно упали воды великой реки. Нил стал прозрачным и медленным, как зимой. Таис делила время между Салмаах и узкой, легкой лодкой. Они катались втроем, все три молодые женщины дома — хозяйка, «рожденная змеей» и Клонария. Ни одному из становившихся всё более настойчивыми ухаживателей не ответила гетера. Гесиона вообще отвергала все мужские покушения, и только Клонария влюбилась в пожилого греческого купца. Он предлагал выкупить её у Таис, но рабыня сама отказалась, из боязни покинуть дом Таис, где она чувствовала себя в безопасности и привыкла к ласковому обращению. Таис призвала купца и заявила, что отдаст Клопарию без выкупа, но с условием заключения брака. Купец обещал подумать. Он был вдов, но между Родосом, откуда была Клонария, и его родной Лидией не было эпигамии. Однако ничто не препятствовало заключить особое соглашение на «взятие» Клонарии, и Таис решила