спартанских кораблях.

— Нельзя. От любви к Менедему тебе изменило прежнее соображение, — яростно возражала Эгесихора. — В Спарте я не вырвусь от Эоситея. И у него планы большой войны…

— Опять? Неужели мало твоим соотечественникам? Как надоела их воинственная жестокость. Даже с нежной юности молодые спартанцы занимаются криптией тайной облавой на илотов.

— Что ж тут плохого? Их учат мужественной свирепости в обращении с рабами. Подавлять у рабов даже мысли об освобождении!

— Свирепый рабовладелец сам раб, худший, чем илоты!

Эгесихора пожала сильными плечами:

— Я давно привыкла к афинскому вольнодумству, но вы поплатитесь за него!

— Спарта падет раньше, как состарившийся лев, пищей дрянных гиен.

— Мы спорим о вещах внешних, будто мужчины, — нетерпеливо сказала Эгесихора. — И ты не отвечаешь на мою просьбу. Останься вместе с Менедомом и со мной до прихода македонцев. Они ничего не сделают твоему возлюбленному, я могу поручиться.

— Я тоже сумею охранить его.

— Тогда сделай это для меня!

— Хорошо, я уговорю Менедема!

Лакедемонянка принялась душить подругу в крепких объятиях, покрывая поцелуями благодарности её смуглые щеки.

Катастрофа разразилась как всегда неожиданно, подобно удару молнии.

Обе подруги прогуливались по набережной, привычные к взглядам страсти и нежности, возгласам восхищения встречных горожан и горожанок, высыпавших к реке мягкое предвечерие конца египетского лета. Полноводный Нил тек быстрее. На его помутневшей воде сновало меньше лодок с катавшимися, чем в маловодье. Нескончаемая процессия пешеходов медлительно двигалась в обоих направлениях, обозревая мемфисских знаменитостей. Одеяния здесь были несравненно скромнее, чем в Афинах, а особенно в богатых городах малоазийского и сирийского побережий. Позади двух подруг, привлекая внимание ростом более четырех локтей, шествовал Эоситей в компании трёх огромных лохагосов — начальников отрядов. Спартанцы, надев военные пояса, плащи и боевые шлемы с высокими гребнями-щетками из конских волос, возвышались над толпой как грозные боги. Ни египетских, ни персидских воинов не было видно. Видимо, они сочли за лучшее не появляться в военных нарядах.

Менедем остался в лагере спартанцев в карауле. Вместо него на шаг позади Таис шла мелкой поступью Гесиона, прикрывая лицо от нескромных взглядов складкой наброшенного на голову шелка. Там, где Нил огибал древнюю дамбу, служившую для наведения наплавного моста, набережная расширялась в просторную площадь, обсаженную громадными деревьями. Две пальмовые аллеи расходились развилкой от западной стороны площади, украшенной двумя блестевшими полировкой обелисками. Пыль клубилась по правой аллее. Ехал всадник в голубом плаще ангарейона — персидской верховой почты. На его копье висел пучок волос наподобие львиного хвоста, означавший, что почтарь послан со специальным поручением. Ангарей осадил коня между обелисками и стал всматриваться в гуляющую толпу. Его опытный взгляд быстро нашел кого следовало. Спрыгнув с лошади, неловкой походкой человека, проводящего жизнь в верховой езде, он пошел наперерез людскому потоку и, небрежно растолкав любопытных, предстал перед гетерами. Эгесихора побледнела так, что Таис испугалась за подругу и обняла ее, привлекая к себе извечным женским жестом опеки. Голубой почтарь низко поклонился, сказав:

— Я еду от твоего дома, госпожа. Там мне сказали, что я найду тебя на прогулке у реки. Кто же может ошибиться, увидев тебя? Ты — Эгесихора, спартанка!

Гетера молча кивнула, облизнув губы.

Ангарей извлек из-за пояса пакет тонкой красной кожи и подал лакедемонянке.

— Неарх, критянин, флотоводец божественного Александра, шлет тебе это письмо и требует немедленного ответа.

Эгесихора схватила маленький пакет, в нерешительности сжимая его тонкими пальцами. Афинянка пришла ей на помощь.

— Где найти тебя вечером для ответа и награды?

Посланный назвал ксенон, и Эгесихора махнула рукой, отпуская его. И вовремя. Эоситей, нагнувшись через плечо спартанки, сделал попытку схватить письмо, но Эгесихора уклонилась, спрятав кожаный сверток под поясом хитона.

— Эй, поди сюда! — заорал стратег в спину уходившему вестнику. Человек в голубом плаще повернулся.

— Отвечай, откуда письмо? Кто послал тебя? Или ты будешь схвачен и ответишь под свист бича.

Ангарей побагровел, вытер запыленное лицо углом плаща.

— Военачальник, ты грозишь мне вопреки обычаю и закону. Письмо пришло издалека от могущественного человека. Все, что я знаю, — это слова, какие надлежало сказать, отдавая пакет. Тебе придется скакать много парасангов через десятки почтовых статмосов[9], прежде чем ты узнаешь, откуда послано письмо златокудрой…

Эоситей опомнился, отпустил почтаря и подошел вплотную к Эгесихоре, пронизывая её тяжёлым и злым взглядом.

— Боги проясняют мне разум. Твоё нежелание уезжать… отдай мне письмо. Оно важно и для военных путей моего отряда.

— Сначала я прочту сама. Отойди!

Тон Эгесихоры был непреклонен. Эоситей отступил на шаг, и гетера мгновенно развернула пакет. Наблюдавшая за ней Таис увидела, как разгладилась суровая морщинка между бровей и легкая, беззаботная улыбка прежней афинской Эгесихоры тронула её губы. Она шепнула что-то Ге- сионе. Девушка шагнула в сторону, наклонилась и подала спартанке увесистый камешек. Прежде чем стратег сумел сообразить, Эгесихора завернула камень в письмо и не по-женски метнула его в реку. Пакет исчез в глубине одновременно с яростным криком Эоситея.

— Ты поплатишься за это! — сказал стратег под смех и шутки созерцавших сцену мемфисцев. Эгесихора ускользнула от Эоситея, Таис вовремя запуталась в его ногах, и спартанка скрылась в толпе.

Военачальник счел ниже своего достоинства преследовать женщину и надменно повернул к лагерю в сопровождении помощников. Таис и Гесиона нагнали разрумянившуюся Эгесихору. Веселая, с блестящими возбужденными глазами, она казалась столь красивой, что люди останавливались очарованные.

— Что в письме? — коротко спросила афинянка.

— Неарх в Навкратисе. Предлагает плыть ему навстречу… или ждать в Мемфисе. Ещё раньше сюда придет Александр… — слегка задыхаясь, сказала Эгесихора.

Таис молчала, разглядывая подругу будто незнакомку. Солнце быстро опускалось за обрывы Ливийской пустыни, мягкий свет предсумеречного покоя ясно очертил всю фигуру Эгесихоры. Таис почудилась странная тень, набросившая покров обреченности на лицо спартанки. Чёрные круги легли в глазницах, темные борозды подрезали тонкие крылья носа, затемнили, распрямив, очерк смелых губ. Афинянке показалось, что подруга стала чужой, отдалилась и постарела на десятки лет. Таис вздохнула, поднося руку к прядям золотых волос лакедемонянки, и поняла, что это лишь игра теней быстрого в Египте заката, облегченно вздохнула. Охваченная весельем Эгесихора рассмеялась, не понимая настроения приятельницы. Смутное ощущение беды омрачило беззаботность Таис.

— Дружочек, тебе надо на время исчезнуть, — она схватила подругу под руку, — пока не отчалит спартанский отряд.

— Никто не посмеет, особенно теперь, под сенью непобедимого, — возразила Эгесихора.

Таис не согласилась:

— Эоситей и его спартанцы — люди особенного мужества. Они не боятся ни смерти, ни судьбы. Если ты не хочешь уплыть из Египта в трюме корабля связанной, советую подумать. Я найду такое убежище, что лазутчики не разыщут тебя.

Эгесихора засмеялась снова.

— Не могу представить, чтобы главный стратег, закаленный воин, родственник царя, в решительный час заботился о женщине, о гетере, хотя бы и такой великолепной, как я, — спартанка кокетливо