— Конечно! — в порыве восторга выкрикнул Лоренцо. — Вселенский потоп!

— Могу я говорить свободно, Великолепный?

— Иначе и быть не может.

— Я сомневаюсь, что потоп времен Ноя был вселенским. — Леонардо помолчал. — Если ты не боишься того, что может быть сочтено ересью, я продолжу. Или же…

— Продолжай, Леонардо. Мы одни.

— Как ты знаешь, Великолепный, в Библии говорится о сорока днях и сорока ночах нескончаемого дождя, о том, что вода поднималась, пока не стала на десять локтей выше самой высокой горы мира. Но если это так, если дождь был вселенским, он должен был образовать вокруг мира сферу, ибо разве не правда, что каждая часть окружности равно удалена от ее центра?

— И что же?

— Поэтому, — продолжал Леонардо, — было бы невозможно водам на поверхности двигаться, потому что вода не может двигаться по собственному почину, кроме как вниз. А если воды величайшего из разливов не имели силы двигаться, каким образом они могли исчезнуть с земли? И если исчезли, то в каком направлении двинулись они, если не вверх? Так что естественные объяснения не срабатывают. Нам остается только взывать к чуду или сказать, что воды потопа испарились под жаркими лучами солнца.

Лоренцо молча вертел в пальцах раковину.

— Великолепный?.. — окликнул Леонардо.

— То, что ты сказал, может иметь смысл здесь — но только здесь, во тьме. Надеюсь, когда мы выйдем на свет, благоразумие возьмет верх.

— Сандро часто бранит меня за пустую болтовню, — извиняясь, проговорил Леонардо.

— Ты говоришь удивительные вещи, — возразил Лоренцо, — и, конечно, можешь быть уверен, что я не стану передавать твоих слов. — Лоренцо засмеялся, но лицо его, освещенное мерцанием факелов, выглядело утомленным и циничным. — Нынешнему Папе ничто не доставит большего удовольствия, чем возможность взбаламутить нашу любимую Флоренцию. Предупреждаю тебя, Леонардо, думай, с кем и о чем говоришь… да и ты тоже, мессер Никколо, ибо многие скоро станут считать вас приверженцами Медичи, хотя и без привилегий и возможностей. Быть может, эта сделка не так уж выгодна для тебя. — Лоренцо стиснул плечо Леонардо. — У тебя скоро появятся легионы врагов, и большую их часть ты даже не будешь знать. — Лоренцо снова рассмеялся. — Тебе лучше пересмотреть отношения с друзьями, такими как Нери, у которых связи с семействами, отнюдь не преданными нашим интересам. Это же касается и тебя, Никколо. Будьте осмотрительны.

Леонардо оставалось только кивнуть; но Никколо, совершенно зачарованный тайнами скал и камней, отозвался невпопад:

— Великолепный, меня учили, что раковины, подобные этой, создаются под влиянием звезд.

— Это одно из верований, насаждаемых церковью, — отозвался Лоренцо, с надеждой глянув на Леонардо. — Ну же, Леонардо, продолжай. Просвети нас своими, без сомнения, опасными взглядами по этому вопросу.

Леонардо осмотрел факел, который уже едва чадил, и сказал:

— Если Святая церковь права и вечные звезды каким-то образом создают эти раковины в глубинах земли, то чем тогда объяснить различия в их размерах, возрасте, форме? По-моему, куда ближе к истине церковь стоит, объясняя всемирный потоп. Но природа обычно действует постепенно, а не катастрофически. Неистовство природы — вещь чрезвычайно редкая. Нет, эти ракушки были некогда живыми существами, которые год за годом покрывались наслоениями грязи, их мясо и внутренние органы иссохли, остались лишь эти… скорлупки. И каждый слой, каждое затопление грязью и илом хоронило останки новых поколений Божьих созданий.

— Думаю, лучше нам уйти, — сказал Лоренцо, — а то как бы Господь не погреб здесь и нас в наказание за твои еретические речи.

Он пошел вперед, а Никколо жестом поманил Леонардо и остановился, ожидая мастера. Но Леонардо махнул рукой, чтобы тот уходил, а сам еще несколько мгновений стоял один, и сияние его факела бросало резкие тени на скользкие от пара стены. Затем Леонардо бросил факел, в последний раз взглянул на древнюю тварь, сказочную тварь его юности, — и покинул влажную прохладу пещеры.

Впереди Лоренцо разговаривал с Никколо, и Леонардо уловил сказанные им слова: «lusus naturae» — «каприз природы».

Леонардо выбрался из мглистой туманной дымки на слепящий солнечный свет. Он был совершенно одинок, так же одинок и оторван от своих, как чудище, оставшееся в пещере.

Он стоял на уступе и смотрел вниз, на Винчи.

И чувствовал, что готов взлететь в небеса.

Великан Птица стояла на краю вершины холма, выбранною Леонардо в окрестностях Винчи. Сделанная из бумазея и шелка, она походила на гигантскую стрекозу, ее распростертые крылья с легким шорохом чуть шевелились на ветру. Никколо, Тиста и приемный отец Леонардо Ачаттабрига стояли на коленях под крыльями, вцепившись в пилотские ремни; Зороастро да Перетола и Лоренцо ди Креди в пятнадцати шагах от них удерживали концы крыльев — казалось, что в руках у них огромные, синие с золотом турнирные стяги. Этих двоих можно было принять за карикатуры на Великолепного и его брата Джулиано, настолько уродлив казался смуглокожий Зороастро рядом с красавчиком Лоренцо ди Креди. Именно таков был контраст между Лоренцо и Джулиано Медичи, что стояли вместе с Леонардо и Сандро в нескольких шагах от Великой Птицы. Джулиано сиял на утреннем солнце, как сияла бы Симонетта; Лоренцо же, казалось, пылал мрачным огнем.

Зороастро, вечно нетерпеливый, глянул на Леонардо и крикнул:

— Мы готовы, маэстро!

Леонардо кивнул, но Лоренцо удержал его:

— В этом нет необходимости. Я люблю тебя, как Джулиано, и моя любовь не зависит от того, предпочтешь ты лететь или позволишь победить здравомыслию.

Леонардо улыбнулся:

— Я полечу с верой и любовью.

— У тебя будет и то и другое, — сказал Лоренцо.

Он пошел с Леонардо к краю обрыва, чтобы помахать толпе, собравшейся далеко внизу, вокруг естественной поляны, на которой Леонардо собирался с триумфом приземлиться. Поляну окружал лес из елей и кипарисов, который выглядел с высоты частоколом грубо вытесанных копий и алебард. Поднялся шум: с поляны доносились приветствия Первому Гражданину. Там собралась по его приглашению вся