Устремив взгляд прямо в глаза Сандро — или на фантом, отраженный в его глазах, — он произнес:
— О верховный владыка священного имени, о повелитель Сатурн, ты, кто холоден и бесплоден, суров и лишен сострадания; ты, кто мудр и непостижим, кто не ведает ни наслаждений, ни радости, кому открыты все уловки и хитрости божественного обманщика, кто несет процветание или гибель, наслаждение или страдание! О Сияющий Отец, прошу тебя, в своей доброте и благоволении позволь своим слугам исцелить ослабевшую, оскверненную душу этого человека от его фантомной болезни!
Сандро дрожал, плотно закрыв глаза. Потом начал мотать головой из стороны в сторону, словно у него опять начинался приступ.
— Привяжите его руки и ноги к кровати, — приказала ведьма. — Да поживее, пока он опять не потерял сознание!
Леонардо воспротивился, но Мирандола кивнул слугам, и они сделали то, что велела старуха. Пока Сандро привязывали, Лоренцо сказал:
— Леонардо, это тяжко для нас всех, но у нас нет выбора, если только мы не хотим, чтобы наш друг умер.
Леонардо не мог объяснить Лоренцо или кому-нибудь другому из присутствующих, что колдовство не сработает; и особенно опасно было противоречить молодому графу Мирандоле, любимцу Великолепного.
Когда это издевательство закончится, он сам позаботится о Сандро.
А ведьма между тем не теряла времени. Она бросила в огонь два перевязанных бечевкой мешочка. Они вспыхнули и затрещали, источая дым, пахнущий травами, благовониями, муравьиной кислотой и смолой. От дыма щипало глаза, а пламя меняло цвет, и в нем проступали какие-то смутные образы.
У Леонардо закружилась голова, словно он слишком много выпил, на грани его зрения замелькали образы, тени. Он был уверен, что ведьмины курения предназначены для того, чтобы затуманить головы тем, кто их вдыхает, а потому отступил от огня и прикрывал рот и нос рукавом, покуда дым не рассеялся.
Ведьма обошла кругом постель Сандро и принялась резким голосом ругать его. Она называла его евреем и подставляющим зад содомитом; она чернила Симонетту, предмет его страсти, называя ее сукой, потаскухой, продажной стервой; она склонялась над ним, отбросив накидку, и ее груди, отвисшие как вымя, болтались нелепой пародией чувственности. Потом она заговорила громче, закричала, тряся его за плечи:
— Твоя баба — подстилка, соска, давалка! — Она заползла на постель и устроилась над головой Сандро, широко распялив тощие корявые ноги. — Глянь-ка на мою щелку, говнюк! — И по-девичьи тонким голоском спросила: — Так ли хороша ее плоть, как моя?
Ведьма задрала платье, обнажив промежность, и вытащила смоченную менструальной кровью — не ее собственной, конечно же, — тряпку, которая была обмотана вокруг ее талии.
— Сдирайте занавеси с окон! — крикнула она Мирандоле.
— Это для того, чтобы высвободить фантом маэстро Сандро, — прошептал Никколо.
Леонардо в отвращении затряс головой.
— Не думаю, чтобы на это стоило смотреть дальше.
Но Никколо, словно не слыша его слов, отошел на другую сторону комнаты.
Мирандола срывал с окон плотные занавеси, всякий раз повторяя: «Deus lux summa luminum»[34]. Слабые лучи уходящего дня проникли в комнату, такие же прозрачные и неощутимые, как на картинах Сандро, одна из которых стояла сейчас у стены. Это была «Весна», и танцующие грации, изображенные по описаниям Апулея, казались сотканными из света. Эти фигуры не имели телесности; то были сияющие духи, ангельские, невыразимо прекрасные видения — фантомы Симонетты, порожденные разумом Сандро.
Возможно, ведьмин дым все же поразил зрение Леонардо, потому что ему почудилось, что фигуры едва заметно движутся: они жили и страдали, захваченные двухмерным безвременьем картины.
Мотая вонючей тряпкой перед лицом Сандро, ведьма восседала у него на груди и похотливо постанывала. Потом бросила тряпку ему на лицо и забормотала:
— Твоя баба свинья, дрянь, грязнуля… вот как это, как это… Проклятие естества — вот что она такое.
Потом она на коленях отползла назад и ввела в свою промежность его пенис.
Глаза Сандро были раскрыты; казалось, он смотрит прямо на нее.
Только эти глаза и казались живыми…
Подвигавшись на нем в гротескной пародии на соитие, ведьма в конце концов сдалась. Все еще раскорячась над больным, словно четырехлапый паук, она обернулась к Мирандоле и Лоренцо и сказала:
— Это не человек, а дьявол! Ему не поможет ничто.
Она слезла с Сандро и спустилась с кровати, затем выплыла из комнаты с видом высокородной дамы, которую только что незаслуженно оскорбили.
К ужасу и отвращению Леонардо, Сандро возбудился — все еще дрожа и бормоча имя Симонетты.
Когда Мирандола возвратился с Симонеттой, Леонардо не осмелился слишком настойчиво протестовать, чтобы Лоренцо не догадался об их отношениях: это наверняка будет более опасным для Симонетты, чем все эти колдовские штучки. При виде Симонетты Лоренцо застонал, но тут же застыл, взяв себя в руки, чтобы послужить примером своим спутникам. Джулиано молча стоял рядом с братом.
— Не желаешь ли, чтобы все ушли из комнаты? — спросил Мирандола у Лоренцо.
— Мы можем помешать исцелению Сандро?
— Не думаю, но здесь может стать небезопасно.
— Тогда пусть те, кто хочет уйти, сделают это сейчас.
Лоренцо сказал эти слова громко, чтобы их услышали все.
Придворный врач, усталый и растрепанный, поклонился Лоренцо и вышел вместе с парой своих коллег.
Верроккьо сжал Лоренцо в медвежьих объятиях.
— Как бы я ни любил Сандро, думаю, мне сейчас лучше проститься с вами и с мадонной. Если вдруг понадоблюсь, я буду поблизости.
— Прихвати с собой Никколо, — сказал Леонардо.
Андреа кивнул с мрачной улыбкой.
— Пошли, — сказал он Никколо, подталкивая его и молодого слугу к дверям.
— Ты уверена, что хочешь рискнуть? — спросил Лоренцо у Симонетты.
В голосе его прозвучало отчаяние. Симонетта кивнула и поцеловала его в щеку. Лоренцо обнял ее.
— Должны быть и другие способы.
— Прости, Великолепный, но мы использовали все имеющиеся средства.
— Значит, нужно найти новые. — Руки Лоренцо лежали на плечах Симонетты. — Я не могу позволить тебе сделать это, мадонна. Ты мне слишком дорога, — добавил он, притянув ее к себе.
Леонардо и Джулиано вежливо отступили.
— А что будет с беднягой Сандро? — спросила Симонетта. — Без моей помощи он умрет. Он тебе не дорог?
— Конечно, дорог, он мне как брат. Но я не могу потерять тебя, дорогая.
— Если я не помогу ему, он наверняка умрет. Я не смогу жить с этим. Я люблю тебя, но должна это сделать. Позволь мне искупить…
— Искупить?
— Не проси меня объяснять, ибо я скажу правду, как и всегда. Но помнишь свое обещание? Мы не станем задавать друг другу вопросов. — И добавила шепотом: — Мы будем лишь отдаваться друг другу, верно?
