прилива катилась сквозь город. Принаряженные шлюхи оставили свои кварталы между Санта Джованни и Санта Мария Маджоре и, так же как воры и карманники, смешались с толпой. Нищие цеплялись за пришлых провинциалов, вымаливая мелкую монету, и приветственно вопили, пропуская мимо себя красные колесницы с алыми длинными стягами, запряженные лошадьми в алых попонах. Купцы, банкиры и богатые цеховики были верхами или восседали в удобных колясках, а их слуги шагали впереди, руганью и грубыми тычками расчищая дорогу.

Леонардо пробивался сквозь толпу ко дворцу Пацци. Шум и безумство улиц отражали его собственное неистовство, и он шел быстро, откровенно держа руку на рукояти острого как бритва кинжала — чтобы остеречь воров и тех, кто мог смеха ради пихнуть прохожего в живот. С ним рядом шагали Никколо Макиавелли и Зороастро да Перетола. Никколо настоял на том, чтобы сопровождать Леонардо. Все остальные из мастерской Верроккьо тоже направились к палаццо Пацци, и драгоценное дитя, оставшись без присмотра, вполне могло само уйти на улицы разыскивать шлюх или беседовать с крестьянами.

Они продирались через толпу, пока не добрались до виа дель Проконсоло и палаццо Пацци, с лоджий и балюстрад которого свисали сине-золотые флаги. Дворец, облицованный по последней моде рустированным камнем и украшенный медальонами с геральдическими крестами и воинственными зубастыми дельфинами — гербом Пацци, занимал целый квартал.

Шествие уже началось: Леонардо видел Пацци во главе с их патриархом, умным высокомерным банкиром Якопо Пацци. Пожилой крупный мужчина, он прямо сидел на спине статного, богато изукрашенного жеребца. Его сыновья Джованни, Франческо и Гульельмо ехали рядом с ним. Гульельмо был женат на любимой сестре Лоренцо Медичи Бьянке, что ехала позади в носилках, укрытых золотой парчой, окруженная свитой слуг Медичи с изображением герба Медичи на куртках. Все Пацци нарядились в золотое и синее, а Якопо надел камзол, расшитый золотыми дельфинами. Их грумы были в ливреях цветов Пацци, как и эскорт из шестидесяти рыцарей в тяжелых доспехах. Шествие растянулось на милю, и казалось, что в нем участвуют все священники Флоренции. Священники и аббаты, монахи и монахини, все в черном и сером, как очищенные от грехов души, плыли в неестественно теплом ночном ветерке. Они высоко держали тонкие свечи, чтобы не обжечь горожан; и мерцание свечей стало светящимся облаком, наподобие того, что, как говорят, плыло перед древними израильтянами, ведя их по пустыне.

Его преосвященство архиепископ дожидается Якопо в Санти Апостоли, что рядом с Понте Веккио. Это была маленькая приходская церковь, не то что великий Дуомо, но ее, по преданию, заложил Карл Великий, а дарохранительницу сделал из глазурованной терракоты Джованни делла Роббиа. Сам архиепископ Флоренции держит в ней кремни от Гроба Господня. Во время пышной церемонии он передаст святые осколки почтенному старцу.

Но предназначены они для Дуомо, храма, где будет ждать семья Медичи. Сегодня Дух Христов, который символизируют эти кремни, вспыхнет в стенах Флоренции, и чудесная огненная птица принесет удачу счастливейшему из городов мира.

— Ты видишь Сандро? — прокричал Леонардо, обращаясь к Зороастро да Перетола.

Одновременно он покрепче прижал к себе Никколо, чтобы мальчишка не потерялся в давке. Скамьи были переполнены, в основном женщинами и детьми, и Леонардо никак не мог разглядеть Боттичелли.

Элегантная дама средних лет с точеными чертами лица и завитыми черными волосами, которые окутывала мантилья, с рукавами, по классической моде отвернутыми до плеч, сидела неподалеку от Леонардо. Она сердито говорила что-то сидевшей рядом матроне. Судя по ее высказываниям, она была приверженкой Пацци. Весь последний месяц только и разговоров было что о произволе Лоренцо и о том, как возмущены этим произволом Пацци. Двое клиентов семьи Лоренцо оспаривали наследство у некоей Беатрисы Борромео, жены Джованни де Пацци. Ее отец умер, не оставив завещания, и она предъявила права на наследство. Но Лоренцо использовал свое влияние, чтобы задним числом провести через совет закон в пользу своих друзей. По этому новому закону состояние отца, умершего без завещания, переходило не к дочери, а к ближайшему родственнику-мужчине. По выходе этого закона сын Джованни Франческо так разъярился, что оставил Флоренцию и ныне жил в Риме.

— Должна сказать, я удивлена, что Франческо вернулся из Рима, чтобы участвовать в шествии, — говорила элегантная дама.

— Не удивляйтесь, — отозвалась матрона, — это его долг — почтить семью.

— Если только Медичи не отменит этого тягостного закона, между семьями вспыхнет война, помяните мое слово, и пострадают все, особенно женщины.

— Ах, — сказала матрона, озираясь по сторонам, — мы созданы, чтобы страдать. А его великолепие, думается мне, был раздражен из-за того, что его младший братец проиграл в этом году скачки Пацци.

— Ну что же, запомните мои слова: быть беде.

Юный Макиавелли, откровенно подслушивавший разговор, сказал Леонардо:

— По-моему, его великолепие не стал бы из-за скачек трогать такое важное семейство, как Пацци, — как ты думаешь?

— Идем, — невпопад, рассеянно ответил Леонардо.

«Где же Сандро? — спрашивал он себя. — И где Зороастро?» В голову ему лезло самое худшее. Возможно, что-то случилось с Джиневрой. Леонардо еще раз обошел вокруг скамей: толпа поредела, но лишь слегка. И тут он заметил, что Никколо рядом нет. Он встревожился и, зовя его, пробежал мимо кучки молодых людей — их было с дюжину, все в ливреях знатной семьи, возможно, недавно набранные телохранители.

Но эти юноши были безоружны.

— Я тут! — Никколо протолкался через них. — Дослушивал дам. Они обсуждали, что надо делать, чтобы скрыть морщины. Хочешь знать, что они говорили?

Леонардо кивнул, дивясь тому, как оживился его юный подопечный. Сандро здесь нет — в этом-то он уверен. Теперь, пока Никколо говорил, он искал глазами Зороастро. Сандро должен был ждать его здесь!

Никколо болтал так, будто все его мысли одновременно торопились выскочить изо рта, и лицо его выражало живость и восторг мальчишки, а не суровую мужественность взрослого. Похоже, он счел Леонардо равным, с кем мог чувствовать себя спокойно и уютно после долгих дней и месяцев сосредоточенных занятий с мессером Тосканелли и его учениками.

— Эти дамы утверждали, что нужно взять белого голубя, ощипать, крылышки, лапки и внутренности выбросить. Потом берешь равные доли виноградного сока и сладкого миндального масла, а еще ясенца столько, сколько нужно на двух голубей, и варишь в этом птицу. Потом сливаешь отвар и умываешься им. — Он улыбнулся, пренебрежительно, но все же улыбнулся. — С виду обе дамы знатные, но несли они совершенную чушь.

— Быть может, сказанное ими — хоть отчасти правда, — заметил Леонардо. — Как ты можешь упрекать их в невежестве, покуда сам не проверил их слов?

— Но это чушь! — настойчиво повторил Никколо.

— Идем, — сказал Леонардо. — Я не могу дожидаться Зороастро всю ночь. Опять он играет в исчезновения, черт бы его подрал.

Леонардо огляделся — и ему почудилось, что он видит Зороастро, беседующего с человеком, похожим на Николини. Оба стояли рядом с коляской. Но было слишком темно и слишком далеко, да и свет факелов обманчив.

Леонардо пробирался через толпу в поисках Сандро и Зороастро, и наконец Никколо крикнул:

— Вот он! — и указал на фигуру, что махала рукой и звала Леонардо.

Они поспешили к Зороастро.

— Я видел, ты вроде говорил с Николини, — сказал ему Леонардо.

Зороастро взглянул на него удивленно.

— Итак, все эти россказни о твоем изумительном зрении в конце концов оказались неправдой: в темноте ты видеть не можешь, — заметил он. — Нет, Леонардо, я не смог подобраться ни к мессеру Николини, ни к мадонне Джиневре. Зато твой друг смог. Смотри!

Зороастро указал на первые коляски шествия, что медленно ехали на юг, ко дворцу Синьории и древней церкви Санти Апостоли.