У Леонардо не было иного выхода, как только принять вызов Лоренцо; не сделай он этого, Лоренцо мог бы разрушить его карьеру. До сих пор, очевидно, Великолепный считал Леонардо дилетантом, разносторонним гением, не способным довести свои идеи до реального воплощения. Но было в выходке Леонардо и нечто большее, ибо сейчас Леонардо чувствовал, что потерял все; он мог позволить себе быть безрассудным. Возможно, безрассудство поможет ему отвоевать Джиневру де Бенчи… и, возможно, оно же поможет ему показать Лоренцо летающую машину.

— Прости мне едкие речи, Леонардо, ибо все в этой комнате уважают твои труды, — сказал Лоренцо, — но я ловлю тебя на слове: через две недели мы отправимся во Фьезоле. Ну а теперь, увидим мы сегодня вечером чудо или нет?

— Конечно, увидите, ваше великолепие, — сказал Леонардо и, поклонясь, отступил. — Если вы минутку подождете, я проясню для вас теологический спор, в котором мне удалось одолеть нашего новообрученного мессера Николини. — Он заговорил громче, чтобы слышали все: — Мессер Николини, если б вы были так любезны и вышли сюда, я бы показал вам… душу!

Толпа выпихнула Николини вперед, явно против его желания, и на миг Леонардо овладел вниманием всех. Никто теперь не уйдет на праздник, как бы громок ни становился шум, что сочился с улицы сквозь стены и окна. Леонардо обшарил взглядом комнату, отыскивая Зороастро да Перетолу, нашел, тот кивнул ему и выскользнул в другую дверь.

Ему понадобится помощь Зороастро.

— Можно мне с тобой? — спросил Никколо Макиавелли.

— Пошли, — сказал Леонардо, и они вышли из студии в одну из литейных.

Комнату использовали под склад. Инструменты, отливки, коробки для упаковки были сложены вдоль стен, на полу валялись мешки с песком, а чтобы войти, нужно было пробраться через грубо обработанные куски камня и мрамора, что лежали у самой двери, так как ученикам было лень тащить их дальше. У дальней стены стоял бронзовый Давид с отрубленной головой Голиафа у ног; он поражал и притягивал взгляд. Это была, наверное, лучшая из работ Верроккьо.

— Это ты? — спросил Макиавелли, совершенно потрясенный.

Статуя и в самом деле походила на Леонардо.

— Мастер никак не мог найти подходящую фигуру для модели, вот и использовал Леонардо, — пояснил, входя, Зороастро.

— У нас нет времени, — нетерпеливо бросил да Винчи, роясь в вещах, но тут же заметил: — А ты как будто пришел в себя.

— Ты о чем? — настороженно спросил Зороастро.

— Когда ты появился перед Великолепным, то нервничал, словно нашкодивший кот. Что ты натворил? Украл его перстень?

Зороастро помахал рукой, словно пытаясь волшебством сотворить перстень Первого Гражданина.

— Что там насчет души? — спросил он, резко меняя тему.

— Где эта надувная штука, которую мы сделали? Я помню, мы прятали ее здесь.

— А, так ты собрался показать фокус со свиньей!

— Ты раскрасил и сшил свиные пузыри, как я просил? — осведомился Леонардо.

Зороастро расхохотался.

— Так это и будет душа? Не выйдет ли это слегка кощунственно? — Он снова засмеялся, потом сказал: — Ну да, мой друг, я сделал, как ты просил, хотя и подумать не мог, что ты захочешь показать подобный трюк в такой важной компании.

— Просто помоги мне найти все нужное! — выдохнул Леонардо.

— Все здесь, милый Леонардо, — сказал Зороастро. — Я сложил все вместе. — Велев юному Макиавелли вытащить насос, он поднял ярко раскрашенный короб. — Надеюсь, у тебя сильные руки, юноша. — И повернулся к Леонардо. — Какой сигнал?

— Я хлопну в ладоши.

Леонардо вышел из литейной и возвратился в студию. Общество горело нетерпением, а Николини стоял чуть впереди остальных, и на лице его отражался ужас, унизительный для мужчины.

— А сейчас, — сказал ему Леонардо, — следует демонстрация того, что неизбежно случается с духом, если его не защищает смертная плоть.

— Богохульство! — воскликнул Николини.

Леонардо хлопнул в ладоши и распахнул дверь. И тут лее в комнату вдавилась, распухая, молочного цвета мембрана. За шумом голосов шелеста насоса было не расслышать, потому что пузырь заполнил собой уже весь проем, угрожая разрастись еще больше, пока не поглотит всю комнату.

Леонардо отступил в сторону, давая «душе» место расти.

— Вот видите, она создает пустоту и разрастается… Но, как и мы, смертные, она не может выйти за рамки физического мира… этой комнаты!

Сборище подалось назад, кто вскрикивал от ужаса, кто нервно смеялся. Николини, белея на глазах, попятился; но не кто иной, как Лоренцо, вынул из рукава булавку и ткнул ею неопрятную «душу». В воздухе разлился слабый запах краски, клея и животного жира.

Лоренцо усмехнулся.

— Так вернули мы сей добрый дух в его владения, — сказал он.

Николини опрометью выбежал из комнаты. За ним помчался Андреа дель Верроккьо, неизменно образцовый хозяин. Но его великолепие, кажется, был доволен фокусом: он терпеть не мог Николини, связанного с Пацци.

— Я буду ждать нашей встречи, — сказал он Леонардо. — Через две недели, помни.

Симонетта — она стояла рядом с Лоренцо и Джулиано — шагнула вперед, обняла Леонардо и легко коснулась губами его щеки.

— Ты и впрямь чародей, — сказала она и повернулась к собравшимся. — Разве не пришло еще время праздновать, ваше великолепие? — обратилась она к Лоренцо, намекая, что он должен показать пример.

Когда комната вокруг Леонардо опустела, ему показалось, что темная пелена окутала все кругом, и он вздрогнул, будто просыпаясь.

Темные воды Арно отражали сияние факелов переходящей мосты процессии. Крестьяне из пригородов хлестали свои грязные тела кожаными бичами и цепями, а их пастыри несли драгоценные реликварии с костями святых и щепками от Креста, извлеченными из ветхих церквушек, к неистово бьющемуся сердцу Флоренции. И точно так же горожане запрудили мощеные улицы и переулки Флоренции, освещенные диким пляшущим светом факелов.

Огромные тени прыгали и карабкались по растрескавшимся стенам домов, по обитым дверям и нависающим аркам на железные крыши, будто духи и дьяволы явились на праздник из темных своих владений. Миллиарды запахов, приятных и мерзких, витали в воздухе: жареное мясо, жимолость, памятный с детства запах свечного воска, требухи и мочи, конского пота, острый запах вина и сидра, и повсюду — запах надушенных немытых тел. Крики, смех, шаги, шарканье ног оглушали, будто волна человеческого