верстой.В заумной глубине своей пустой —Он в сплине философии английском,Дивящий якобы цветущим риском,По существу, бесплодный сухостой...Безумствующий умник ли он илиГлупец, что даже умничать не в силе —Вопрос, где нерассеянная мгла.Но куклу заводную в амбразуреНе оживит ни золото в лазури,Ни переплеск пенснэйного стекла...1926
Искателям жемчужин здесь простор:Ведь что ни такт – троякий цвет жемчужин.То розовым мой слух обезоружен,То черный власть над слухом распростер.То серым, что пронзительно остер,Растроган слух и сладко онедужен.Он греет нас и потому нам нужен,Таланта ветром взбодренный костер.Был день – толпа шипела и свистала.Стал день – влекла гранит для пьедестала.Что автору до этих перемен!Я верю в день, всех бывших мне дороже,Когда сердца вселенской молодежиПрельстит тысячелетняя Кармен! 1926
Красив, как Демон Врубеля для женщин,Он лебедем казался, чье перо Белей, чем облако и серебро,Чей стан дружил, как то ни странно, с френчем...Благожелательный к меньшим и меньшим,Дерзал – поэтно видеть в зле добро.Взлетал. Срывался. В дебрях мысли брел.Любил Любовь и Смерть, двумя увенчан.Он тщетно на земле любви искал:Ее здесь нет. Когда же свой оскалЯвила смерть, он понял: – Незнакомка...У рая слышен легкий хруст шагов:Подходит Блок. С ним – от его стиховЛучащаяся – странничья котомка...1925
Его воспламенял призывный клич,Кто б ни кричал – новатор или Батый...Немедля честолюбец суховатый,Приемля бунт, спешил его постичь.Взносился грозный над рутиной бичВ руке, самоуверенно зажатой,Оплачивал новинку щедрой платойПо-европейски скроенный москвич.Родясь дельцом и стать сумев поэтом,Как часто голос свой срывал фальцетом,В ненасытимой страсти все губя!Всю жизнь мечтая о себе, чугунном,Готовый песни петь грядущим гуннам,Не пощадил он, – прежде всех, – себя...1926
В его стихах—веселая капель,Откосы гор, блестящие слюдою,И спетая березой молодоюПеснь солнышку. И вешних вод купель.Прозрачен стих, как северный апрель.То он бежит проточною водою,То теплится студеною звездою,В нем есть какой-то бодрый, трезвый хмель.Уют усадеб в пору листопадаБлагая одиночества отрада.Ружье. Собака. Серая Ока.Душа и воздух скованы в кристалле.Камин. Вино. Перо из мягкой стали.По отчужденной женщине тоска.1925
Он предсказал подводные судаИ корабли, плывущие в эфире.Он фантастичней всех фантастов в миреИ потому – вне нашего суда.У грез беспроволочны провода,Здесь интуиция доступна лире.И это так, как дважды два – четыре,Как всех стихий прекраснее – вода.Цветок, пронизанный сияньем светов,Для юношества он и для поэтов,Крылатых друг и ползающих враг.Он выше ваших дрязг, вражды и партий.Его мечты на всей всемирной картеОставили свой животворный знак.1927
Ее лорнет надменно-беспощаден,Пронзительно-блестящ ее лорнет.В ее устах равно проклятью «нет»И «да» благословляюще, как складень.Здесь творчество, которое не на день,И женский здесь не дамствен кабинет...Лью лесть ей в предназначенный сонет,Как льют в фужер броженье виноградин.И если в лирике она слаба(Лишь издевательство – ее судьба!) —В уменье видеть слабость нет ей равной.Кровь скандинавская прозрачней льда,И скован шторм на море навсегдаЕе поверхностью самодержавной.1926
Мог выйти архитектор из него:
Он в стилях знал извилины различий.Но рассмешил при встрече городничий,И смеху отдал он себя всего.Смех Гоголя нам ценен оттого, —Смех нутряной, спазмический, язычий, —Что в смехе древний кроется обычай:Высмеивать свое же существо.В своем бессмертье мертвые мы души.Свиные хари, и свиные туши,И человек, и мертвовекий Вий — Частицы смертного материала...Вот, чтобы дольше жизнь не замирала,Нам нужен смех, как двигатель крови...1926
Рассказчику обыденных историйСужден в удел оригинальный дар,Врученный одному из русских бар,Кто взял свой кабинет с собою в море...Размеренная жизнь – иному горе,Но не тому, кому претит угар,Кто, сидя у стола, был духом яр,Обрыв страстей в чьем ограничен взоре...Сам, как Обломов, не любя шагов,Качаясь у японских берегов,Он встретил жизнь совсем иного склада,Отличную от родственных громад,Игрушечную жизнь, чей ароматВпитал в свои борта фрегат «Паллада».1926
Талант смеялся... Бирюзовый штиль,Сияющий прозрачностью зеркальной,Сменялся в нем вспененностью сверкальной,Морской травой и солью пахнул стиль.Сласть слез соленых знала Изергиль,И сладость волн соленых впита МальвойПод каждой кофточкой, под каждой тальмой —Цветов сердец зиждительная пыль.Всю жизнь ничьих сокровищ не наследник,Живописал высокий исповедникДуши, смотря на мир не свысока.Прислушайтесь: в Сорренто, как на Капри,Еще хрустальные сочатся каплиКлючистого таланта босяка.1926
Тяжелой поступью подходят гномы.Всё ближе. Здесь. Вот затихает топВ причудливых узорах дальних тропЛесов в горах, куда мечты влекомы.Студеные в фиордах водоемы.Глядят цветы глазами антилоп.Чьи слезы капают ко мне на лоб?Не знаю чьи, но как они знакомы! Прозрачно капли отбивают дробь.В них серебристо-радостная скорбь.А капли прядают и замерзают.Сверкает в ледяных сосульках звук.Сосулька сверху падает на луг.Меж пальцев пастуха певуче тает.1927
Путь конкистадора в горах остер.Цветы романтики на дне
