котором мы с Шарлоттой оказывались наедине. Я хотела сказать ей так много, но не могла вымолвить ни слова. Тогда я смотрела на нее, чтобы понять, почему и она молчит, и замечала, что рот ее зашит суровой ниткой.

Я так и не вернулась на работу. Однажды я попыталась, но, дойдя до двери кабинета, задрожала как осиновый лист и так и не посмела войти. Я знала нескольких врачей, которых обвиняли в халатности и которые потом возобновляли практику. Но этот иск выходил далеко за пределы моей способности диагностировать ОП на внутриутробной стадии. Я не смогла предугадать не переломы костей, а желания собственной лучшей подруги, которую я вроде бы знала как облупленную. Если мне не удалось прочесть ее мысли, как я могла понимать пациенток — незнакомок?

Я впервые задумалась о врачебной терминологии. «Практика». Может, лучше сперва вволю «попрактиковаться» — а потом уже браться за живых людей?

Конечно, мы терпели колоссальные материальные убытки. Я обещала Робу вернуться на работу в конце месяца, независимо от того, закончится ли к тому времени суд. Но уточнять, кем я буду работать, я не стала. Я по-прежнему не представляла, как буду следить за ходом «стандартной» беременности. Разве такие вообще бывают?

Готовясь к суду с Гаем Букером, я тысячу раз пересказывала всё, что помню, и тысячу раз возвращалась к своим записям. Я почти что поверила ему, когда он сказал, что ни один врач не смог бы диагностировать ОП по УЗИ на восемнадцатой неделе. Что даже если бы я усомнилась, то все равно посоветовала бы выждать пару недель, чтобы проверить, вторым или третьим типом болен плод. Я как врач проявила ответственность.

Ответственность я не проявила как подруга.

Я должна была присмотреться внимательнее. Должна была изучить карточку Шарлотты с такой же дотошностью, с какой изучала бы свою собственную, будь я пациенткой. Даже если я докажу свою правоту в суде, я всё равно подвела ее как подруга. И, пускай косвенно, как врач тоже: нужно было изначально отказать ей в наблюдении. Я должна была догадаться, что наши отношения в кабинете так или иначе отразятся на наших отношениях за его стенами.

Из душа потекла холодная вода. Я закрутила кран и, выбравшись, обернулась полотенцем. Гай Букер дал мне чрезвычайно точные указания насчет гардероба: никаких деловых костюмов, ничего черного, волосы распустить. Я купила в «Ти Джей Макс» комплект из кардигана и джемпера, потому что никогда прежде не носила ни того ни другого. Гай сказал, что такой наряд подойдет идеально. По его замыслу, я должна была выглядеть, как самая обычная мать, в которой любая женщина из числа присяжных легко узнает себя.

Спустившись, я услышала доносящуюся из кухни музыку. Эмма уехала на автобусе еще до того, как я пошла в душ, а Роб… Ну, Роб в последние три недели ездил на работу к половине восьмого. Это, как я понимала, было связано не с припадком трудоголизма, а с его непреодолимым желанием убраться вон до того, как я проснусь. На всякий случай: вдруг нам придется вести светскую беседу без защитной прослойки в виде Эммы.

— Наконец-то! — приветствовал меня Роб. Он сделал радио потише и указал на тарелку со свежими бубликами. — Из непросеянной муки в магазине был только один. Но я еще купил с чили и сыром и с корицей и изюмом…

— Но я же слышала, как ты ушел.

Роб кивнул.

— Ушел, да. И вот вернулся. Тебе овощным сыром намазать или обычным?

Я не ответила. Я просто стояла как вкопанная и не сводила с него глаз.

— Не помню, говорил ли я тебе, — продолжал Роб, — но кухня теперь стала гораздо ярче. Из тебя получился бы прекрасный дизайнер интерьеров. Пойми меня правильно, я по-прежнему считаю, что ты должна работать гинекологом, но всё же…

В голове у меня запульсировала кровь.

— Слушай, я не хочу показаться неблагодарной и все такое, но что ты тут делаешь?

— Поджариваю тебе бублик в тостере…

— Ты знаешь, о чем я говорю.

Румяные половинки выскочили из тостера, но Роб не обратил на них внимания.

— Мы же не просто так говорим «в радости и в печали». Я вел себя как последний мудак. Прости меня, Пайпер. Ты не виновата, что на тебя подали в суд. Тебе это навязали. Должен признаться, я начал задумываться о вещах, о которых надеялся больше не думать. Но как бы там ни было, ты все делала правильно. Ты обеспечила Шарлотте и Шону такой же уход, какой обеспечила бы любым другим пациентам. Если не лучше.

У меня перехватило горло от сдавленных рыданий.

— Твой брат… — всхлипнула я.

— Я не знаю, что изменилось бы в моей жизни, если бы он вообще не родился на свет, — тихо признался Роб. — Но одно я знаю точно: я любил его, пока он был жив. — Он поднял глаза. — Я не могу забрать назад все то, что наговорил тебе. Не могу заставить тебя забыть мое поведение. И все-таки я надеюсь, что ты не будешь возражать, ссли я пойду б суд вместе с тобой.

Я не знала, как ему удалось выкроить время и как много его он выкроил. Но я посмотрела Робу через плечо и увидела новые шкафчики, которые повесила собственными руками, голубую лампу, теплую, медвяного оттенка краску на стенах. И впервые за долгое время я не хотела ничего менять. Я видела настоящий дом.

— При одном условии, — потребовала я.

Роб кивнул:

— Справедливо.

— Бублик из непросеянной муки достанется мне. — Ия шагнула в его объятия.

За час до назначенного времени я еще не знала, соизволит ли моя клиентка явиться. Я все выходные пыталась ей дозвониться, но не смогла — ни на домашний, ни на мобильный. Остановив машину у здания суда и увидев ступеньки, оккупированные съемочными группами, я позвонила ей еще раз.

«Здравствуйте, это дом семьи О’Киф», — пропел автоответчик.

Если Шон не отозвал заявление, это уже не вполне правда. С другой стороны, я достаточно долго общалась с Шарлоттой, чтобы понять: слова у нее зачастую расходятся с истиной. И если честно, мне было на это наплевать. Главное, чтобы она не запуталась в речи, когда я вызову ее для дачи показаний.

Я сразу поняла, что Шарлотта подъехала к зданию. Поняла по топоту десятков ног — это работники прессы хлынули внутрь вслед за ней. Я сразу же подхватила ее под руку и, пробормотав: «Без комментариев!» — потащила по коридору, пока мы не смогли наконец уединиться в каком-то зале, запиравшемся на ключ.

— Боже мой, — пробормотала она, — сколько же их тут!

— В Нью-Гэмпшире мало что происходит, — пояснила я. — Я бы с радостью дождалась вас на парковке и проводила через черный ход, но для этого вам следовало перезвонить мне на выходных и договориться о встрече. Я же оставила вам тысячу сообщений!

Шарлотта рассеянно смотрела в окно на белые фургоны со спутниковыми тарелками на крышах.

— Я не знала, что вы звонили. Меня не было дома. Уиллоу сломала бедро. Мы провели все выходные в больнице, ей ставили стержень.

Щеки у меня загорелись от стыда. Шарлотта не наплевала на мои звонки — она сама тушила пожар.

— С ней всё в порядке?

— Она сломала бедро, когда убегала от нас. Шон сказал ей, что мы разводимся.

— Я еще не встречала детей, которые с радостью восприняли бы такие новости. — Я выдержала