одноклассники шумно играли в выбивного.

— Вот бы и мне так! — вздохнула ты.

— Тянись еще, Супердевочка, и сможешь играть с ними вместе, — подзуживала тебя Молли.

Но это была неправда: даже если бы ты научилась гнуться, кости все равно не выдерживали бы ударов.

— Ты ничего не теряешь, — сказала я. — Я лично терпеть не могла выбивного. Меня всегда брали в команду последней.

— А меня вообще не берут, — ответила ты.

«Отличная, — подумала я, — реплика. Эффектная».

И, похоже, так подумала не я одна. Глянув мельком на камеру, Шарлотта обратилась к физиотерапевту уже заставившей тебя перегнуться через мяч и качаться взад-вперед:

— Молли, а как насчет кольца?

— Я думала подождать с весовой нагрузкой неделю-другую…

— Может, поработаем над мышечной тканью? Чтобы увеличить диапазон…

Она снова усадила тебя на пол — так, чтобы стопы соприкасались. Я далеко не каждый день могла принять эту позу йоги. Потянувшись к стене, Молли отвязала что-то вроде гимнастического кольца, свесившегося с потолка, и подтягивала его до тех пор, пока оно не повисло прямо у тебя над головой.

— Сегодня займемся правой рукой, — сказала она.

Ты мотнула головой.

— Не хочу.

— Хотя бы попробуй. Если будет слишком больно, остановимся.

Ты несмело поднимала руку, пока не коснулась резинового кольца кончиками пальцев.

— Всё?

— Ну же, Уиллоу, ты ведь не слабачка! — уговаривала тебя Молли. — Возьмись за него и сожми…

Для этого тебе пришлось поднять руку еще выше. В глазах у тебя заблестели слезы, отчего белки словно заискрились. Оператор взял твое личико крупным планом.

— Ой, — только и промолвила ты, прежде чем расплакаться вголос. Рука уже плотно охватывала кольцо. — Пожалуйста, Молли, давай остановимся…

Шарлотта, еще секунду назад стоявшая рядом, вдруг метнулась и разжала твои пальцы. Прижав руку к боку она нежно качала тебя, будто в колыбели.

— Всё хорошо, солнышко, — бормотала она. — Прости меня. Прости, что Молли заставила тебя попытаться.

Заслышав это, Молли резко обернулась, но смолчала, заметив камеру.

Шарлотта не открывала глаз и, возможно, тоже плакала вместе с тобой. Мне показалось, что я присутствую при очень интимном моменте. Протянув руку, я ухватилась за длинный нос камеры и одним мягким движением направила его в пол.

Оператор отключил питание.

Шарлотта сидела по-турецки, умостив тебя в выемке собственного тела. Ты напоминала эмбриона, но только смертельно уставшего. Я смотрела, как она гладит твои волосы и что-то шепчет на ухо, приподымая тебя на руках. Развернувшись так, чтобы она могла нас видеть, а ты — нет, Шарлотта спросила:

— Снять успели?

Однажды я смотрела репортаж о двух парах, чьих детей случайно перепутали в роддоме. Узнали об этом они лишь несколько лет спустя, когда у одного ребенка обнаружили какую-то ужасную наследственную болезнь и не смогли найти истоков в генетических картах родителей. Тогда они нашли вторую семью, и матери обменялись сыновьями. Одна из них — кстати, та, которой вернули здорового ребенка, — страшно убивалась: «Я держу его — и чувствую, что это не тот, — всхлипывала она безутешно. — И пахнет он не так, как мой мальчик».

Сколько же времени нужно, чтобы ребенок стал твоим? Возможно, столько же, сколько нужно, чтобы из новой машины выветрился запах, а новый дом начал собирать пыль. Возможно, это был тот самый процесс, который принято называть «сближением»: процесс узнавания своего ребенка, как самого себя.

Но как быть, если ребенку узнать своего родителя не удавалось?

Взять, к примеру, меня и мою биологическую мать. Или тебя. Ты задавалась вопросом, зачем твоей матери понадобились мои услуги? Зачем за тобой по пятам ходят люди с камерой? Возвращаясь в класс, не догадывалась ли ты, что мать специально заставила тебя плакать, чтобы разжалобить присяжных?

Слова Шарлотты эхом звенели у меня в ушах: «Прости, что Молли заставила тебя попытаться». Но ведь заставила ее не Молли. На этом настояла сама Шарлотта. Действительно ли ее заботило восстановление диапазона движений в твоей правой руке после перелома? Или же она знала, что ты расплачешься перед камерой?

У меня детей не было и, возможно, не будет никогда. Но я знала немало людей, которые ненавидели своих матерей — то ли слишком холодных, то ли слишком радетельных. То ли они слишком часто жаловались, то ли ничего не замечали. В ходе взросления мы все отдаляемся от своих матерей, это неизбежно.

У меня вышло по-другому. Я росла, ощущая незримый буфер между собой и своей приемной матерью. Однажды на уроке химии я узнала, что объекты вообще не могут соприкасаться: из-за отталкивания ионов сохраняется инфинитезимальное пространство. Так что даже если вам кажется, что вы держите человека за руку или третесь о какой-то предмет, на атомарном уровне это неправда. К своим приемным родителям я теперь относилась точно так же: если взглянуть невооруженным глазом, мы представляли собой неделимое единство счастливых людей. Но я знала, что этот микроскопический зазор все равно никогда не закрыть.

Может, это и нормально. Может, матерям свойственно по-всякому отталкивать своих дочерей — сознательно ли, бессознательно. Одни — как, например, моя — отдавали себе отчет, отказываясь от новорожденных. Другие, как Шарлотта, — нет. То, как она эксплуатировала тебя на съемках, добиваясь, как ей казалось, высшего блага, вызвало в моей душе ненависть — и к ней самой, и ко всему этому делу. Я хотела прекратить съемки, хотела убраться от нее подальше, прежде чем нарушу юридическую этику и выскажу всю правду в глаза.

Но пока я думала, как поскорее покончить со всем этим, случилось то, на что я так рассчитывала, — катастрофа. Ты, правда, ниоткуда не упала, но оборудование дало сбой: забирая твои инструменты после занятий, Шарлотта увидела на инвалидном кресле сдувшуюся покрышку.

— Уиллоу, — из последних сил выдавила она, — ты разве не заметила?

— А запаски у вас нет? — спросила я, как будто в доме О’Киф должен был быть специальный шкаф с запасными инвалидными креслами и скобами. Был же у них, в конце концов, шкаф с лонгетами, бинтами, повязками и гипсом.

— Нет, — ответила Шарлотта. — Но в велосипедном магазине найдется. — Она достала мобильный и набрала номер Амелии. — Я чуть задержусь… Нет, ничего не сломала. Кресло сломалось.

В магазине не оказалось двадцать второго размера, но к концу недели обещали подвезти.

— Следовательно, — пояснила Шарлотта, — у нас есть два варианта: или я потрачу вдвое больше денег в бостонском магазине медицинских товаров, или Уиллоу проведет остаток недели без кресла.

Через час мы подъехали к зданию школы. Амелия восседала на своем рюкзаке с весьма сердитым видом.

— К твоему сведению, — сказала она, — у меня завтра три контрольные.

— А почему ты не подготовилась, пока ждала нас? — спросила ты.

— Тебя кто-то спрашивал?

К четырем часам дня я совершенно выбилась из сил. Шарлотта расположилась за компьютером, пытаясь найти кресла со скидкой в Интернете. Амелия рисовала карточки-подсказки с французскими словами. А ты сидела у себя в комнате с розовой керамической свинкой на коленях.

— Жаль, что так вышло с креслом, — сказала я.

Ты лишь пожала плечами.