меня накопились самые разные: тут вам и Пикассо, и Мэри Энгельбрайт, и Мэпплторп. Пикассо — слишком банально, Энгельбрайт — слишком жизнерадостно, а что касается Мэппл-торпа — вдруг она ненавидит его из принципа? «Успокойся, Марин, — сказала я себе. — Никаких голых тел на открытке нет. Обычный, черт возьми, цветок».

Дело за малым: написать текст.

В кабинет вошла Брайони, и я поспешно спрятала свои заметки в папку. Может, оно и неправильно — посвящать рабочее время решению личных проблем, но чем глубже я вдавалась в дело О’Киф, тем сложнее было не думать о матери. Как бы глупо это ни звучало, ниточка, которая вела к ней, давала мне надежду на спасение души. Если уж я обязана представлять интересы женщины, которая мечтала, чтобы ее ребенок не рождался на свет, в качестве противовеса я могла хотя бы найти собственную мать и поблагодарить ее за иной ход мыслей.

Секретарша бросила мне на стол конверт из пеньковой бумаги.

— Послание из ада, — сказала она.

Обратным адресом значилось: «Букер, Худ и Коутс».

Разорвав конверт, я прочла исправленный список свидетелей.

— Это что, шутка такая? — пробормотала я и ринулась к вешалке за пальто. Самое время нанести Шарлотте О’Киф визит.

Дверь мне открыла девочка с синими волосами, и я добрых пять секунд таращилась на нее, пока не узнала старшую дочь Шарлотты — Амелию.

— Что бы вы ни продавали, — сказала она, — нам этого не надо.

— Тебя зовут Амелия, правильно? — Я натянуто улыбнулась. — А меня — Марин Гейтс. Я адвокат твоей мамы.

Она придирчиво осмотрела меня с головы до пят.

— Да мне-то что. Мамы нет дома. Я нянчусь с сестрой.

Из глубины дома донеслось:

— Со мной не надо нянчиться!

Амелия снова перевела взгляд на меня.

— Ну да, я не нянька. Я скорее сиделка.

В дверной проем вдруг просунулось твое личико.

— Привет! — сказала ты с улыбкой. У тебя не хватало переднего зубика.

Я подумала: «Присяжные будут от тебя в восторге».

И тут же возненавидела себя за эту мысль.

— Что-нибудь передать? — спросила Амелия.

Ага, подумала я, передай. Передай, что ее муж выступит свидетелем со стороны защиты!

— Я бы хотела побеседовать с ней лично.

Амелия пожала плечами.

— Нам нельзя пускать в дом незнакомых людей.

— Но мы же ее знаем, — возразила ты и потащила меня через порог.

Я почти никогда не имела дела с детьми, а учитывая мои темпы, расширить опыт мне, возможно, и не удастся. Но что-то такое было в твоей руке, взявшей мою, такой мягкой, как кроличья лапка, и, кто знает, такой же счастливой… Я позволила тебе усадить меня на диван в гостиной. Осмотревшись, я увидела фабричный коврик с восточным узором, пыльный экран телевизора и потрепанные картонные коробки с настольными играми на камине. Судя по внешнему виду, больше всего здесь любили «Монополию». И сейчас доска с фишками лежала на кофейном столике перед диваном.

— Можете поиграть за меня, — предложила Амелия, скрестив руки на груди. — Все равно коммунистические взгляды мне ближе, чем капиталистические.

С этими словами она исчезла, оставив меня наедине с доской.

— Знаете, какую улицу чаще всего покупают? — спросила ты.

— А разве не все одинаково?

— Нет. Надо же учитывать карточки «Выбраться из тюрьмы» и прочее. Улицу Иллинойс.

Я оценила расстановку сил: ты построила три гостиницы на Иллинойс-авеню.

А Амелия завещала мне жалких шестьдесят долларов.

— Откуда ты это знаешь?

— Прочла в книжке. А мне нравится знать то, чего никто больше не знает.

Уверена, ты и так знала куда больше, чем мы все. Меня приводил в замешательство тот факт, что у шестилетней девочки, сидевшей рядом со мной, словарный запас был на уровне моего.

— Тогда расскажи мне что-нибудь новенькое, — попросила я.

— Слово nerd[7] изобрел Доктор Зюсс, [8] — сказала ты.

Я расхохоталась.

— Что, правда?

Ты кивнула.

— Да, в книжке «Если бы я был директором зоопарка». Хотя мне она нравится меньше, чем «Зеленые яйца с ветчиной». Детская книжка, в общем-то. Я больше люблю Харпер Ли.

— Харпер Ли?

— Ага. Вы разве не читали «Убить пересмешника»?

— Конечно, читала. Но мне трудно поверить, что ты ее читала.

Это был мой первый разговор с девочкой, оказавшейся в эпицентре нашего иска, и я поняла одну исключиткльную вещь: ты мне нравилась. Ты очень мне понравилась. Ты была непосредственной, смешной и умной. Ну да, кости ты ломала чуть чаще, чем все остальные. Мне понравилось, что ты не придаешь своей болезни особого значения. Примерно в той же мере мне не нравилась твоя мать — за то, что только о болезни и думала.

— В общем, ладно. Была очередь Амелии. Значит, вы бросаете кость.

— Знаешь что? — Я посмотрела на доску. — Терпеть не могу «Монополию».

И я не солгала. Скверные воспоминания из детства: мой кузен жульничал, когда его назначали банкиром, и играли мы по четыре ночи кряду.

— Хотите сыграть во что-нибудь другое?

Обернувшись к камину, облицованному мелкими искусственными камушками, я заметила кукольный домик. Он был точной миниатюрной копией вашего дома: те же черные ставни и ярко-красная дверь, те же цветочные кустики и длинные ковровые дорожки.

— Вот это да! — воскликнула я, почтительно касаясь черепицы на крыше. — Потрясающе!

— Это мой папа сделал.

Я приподняла домик вместе с подставкой и водрузила его на доску «Монополии».

— У меня тоже был кукольный домик.

Это была моя любимая игрушка. Я помнила крохотные креслица из красного бархата с заклепками, помнила старинное пианино, игравшее само по себе, стоило повернуть ключик. Ванну на львиных лапах и разноцветные полосатые обои. Домик был выдержан в викторианском стиле, ничего общего с нашим современным жилищем, и все-таки, расставляя кроватки, диванчики и кухонную мебель, я воображала, что это некая параллельная вселенная, дом, в котором я могла бы жить, если бы меня не отдали на удочерение.

— Посмотрите-ка, — сказала ты и показала мне, что на малюсеньком фарфоровом унитазе поднимается сиденье. Интересно, а мужчины-куклы тоже забывают его опускать?

В холодильнике хранились крошечные деревянные отбивные и молочные бутылочки, яйца в лотке напоминали жемчуг. Раскрыв плетеную корзинку, я увидела там две спицы-щепки и клубок ниток.

— Тут живут сестры, — пояснила ты и положила матрасики на сдвоенную железную кроватку на втором этаже. — А тут спит их мама. — В соседней комнате стояла двуспальная кровать, где ты разместила две подушечки и нелепое стеганое одеяло размером с мою ладонь. Затем ты взяла еще одно одеяло и еще одну подушку и постелила на розовом ситцевом диване в гостиной. — А это для папы.

«О господи, — подумала я, — досталось же тебе от них!»