абсолютно уверена, что сумма компенсации, назначенная присяжными…
— Мне не нужны ваши грязные деньги! — перебил ее я. — Пусть сама всё забирает!
— Мне кажется, я поняла, в чем проблема. Но поймите и вы: это деньги не для вас и не для вашей жены. Это деньги для Уиллоу. И если вы хотите обеспечить ей достойную жизнь, вам нужно выиграть это дело. Если вы сейчас пойдете на попятную, это будет лишняя зацепка для защиты…
Она слишком поздно поняла, что я рад дать защите лишнюю зацепку.
— Моя дочь, — сквозь зубы процедил я, — читает на уровне шестиклассницы. Она прочтет и эту статью, и, пожалуй, десятки подобных. Она услышит, как ее мать признается всему миру, что не хотела ее рожать. Так что вы, Марин Гейтс, сами ответьте мне на вопрос, как будет лучше: если я приду-таки в суд и сделаю всё возможное, чтобы загубить ваше дело, или если я останусь дома, чтобы Уиллоу могла обратиться за помощью хоть к кому-то, когда заподозрит, что никто не любит ее за непохожесть на других?
— Вы уверены, что для вашей дочери так будет лучше?
— А
— Вы же не думаете, что я смогу наспех что-то набросать в воскресенье утром, да еще и не у себя в офисе…
— Даю вам двадцать минут. Встретимся там.
Я уже собрался выйти на улицу, когда Марин остановила меня.
— Погодите. А ваша жена… Что она думает о вашем поступке?
Я медленно повернулся к ней.
— Моя жена обо мне не думает.
В тот вечер я Шарлотту не увидел. На следующее утро тоже. Я прикинул, что этого времени хватит, чтобы Марин сообщила Шарлотте о моем решении. И все же даже самый принципиальный человек подчиняется инстинкту самосохранения: я бы ни за что не вернулся домой без пары-тройки стаканчиков для храбрости. А поскольку я еще и коп, надо было дождаться, пока алкоголь выйдет из организма и я смогу вести машину.
К тому времени, если повезет, она уже будет спать.
— Томми! — окликнул я бармена, придвигая свой пустой бокал из-под пива.
В этот бар мы пришли вместе с ребятами после работы, но они уже все разъехались по домам, к женам и детям. Ужинать. Для предобеденного аперитива было уже слишком поздно, для ночных гулянок — слишком рано. Помимо нас с Томми, в баре сидел только один человек — старичок, обычно начинавший пить в три часа дня и прекращавший, когда за ним приезжала дочь.
Над дверью звякнул колокольчик, вошла какая-то дама. Под облегающим леопардовым пальто обнаружилось еще более облегающее ярко-розовое платье. Из-за таких вот нарядов прокуроры обычно и просерают дела об изнасилованиях.
— Прохладно на улице, — сказала она, усаживаясь на табурет рядом со мной.
Я не отрывал взгляд от дна своего пустого бокала. «А ты попробуй одеваться — может, согреешься», — подумал я.
Томми вручил мне новую порцию и обратился к женщине:
— А вы что будете?
— «Грязный» мартини, — сказала она и улыбнулась мне. — Вы не пробовали?
— Не люблю оливки, — ответил я, прихлебывая пиво.
— Я люблю высасывать перец, — призналась она, распуская волосы. Золотистые кудри хлынули ей на спину рекой. — Как по мне, пиво на вкус не лучше наполнителя для кошачьих туалетов.
Я рассмеялся.
— А вы пробовали?
Она вскинула бровки.
— А у вас разве не бывало так, что смотришь на что-то — и
Она же сказала «что-то», верно? Не «кого-то», а «что-то»…
Я никогда не изменял Шарлотте. Даже мысли не возникало. Бог свидетель, мне по работе приходится иметь дело с множеством весьма доступных барышень. Возможность имелась. Если честно, даже сейчас, на восьмом году брака, я не хотел никого, кроме нее. Но женщина, на которой я женился, — та самая, что у алтаря обещала каждый день кормить меня ванильным мороженым, пускай оно и хуже шоколадного, — изменилась. Дома меня ждала другая. И эта женщина была от меня далека. И думала лишь об одном. И настолько хотела добиться того, чего у нее не было, что напрочь забывала о том, чем располагала.
— Меня зовут Шон, — представился я.
— Тэффи Ллойд, — ответила она, пригубив мартини. — Как конфета. Тэффи, я имею в виду, не Ллойд.
— Ага, я догадался.
Она прищурилась, всматриваясь в мое лицо.
— Мы с вами раньше не встречались?
— Думаю, я бы запомнил.
— Нет-нет, я уверена. У меня прекрасная память на лица… — Она осеклась и победно щелкнула пальцами. — Я видела ваше фото в газете! У вас дочка болеет, правильно? Как у нее дела?
Приподымая бокал, я подумал, слышно ли ей, как бешено колотится сердце у меня в груди. Она узнала меня по газетному снимку? Если она смогла, кто еще узнает меня?
— Всё хорошо, — скупо откликнулся я и залпом осушил бокал. — Мне как раз пора домой. К ней.
И черт с ней, с машиной! Пройдусь пешком.
Но не успел я встать, как ее голос остановил меня.
— Я слышала, вы пошли на попятную.
Я медленно повернулся к ней.
— Этого в газете не печатали.
Внезапно образ глупенькой блондинки растаял. Пронзительно-голубые глаза сверлили меня.
— Почему вы пошли на попятную?
Кто она? Журналистка? Это ловушка? Я слишком поздно ощутил профессиональную тревогу.
— Я просто хочу, как лучше для Уиллоу, — пробормотал я, второпях натягивая куртку и чертыхаясь на скомкавшийся рукав.
Тэффи Ллойд положила на стойку свою визитную карточку.
— Для Уиллоу будет лучше, — сказала она, — чтобы этот суд вообще не состоялся.
Кивнув мне, она накинула на плечи леопардовое пальто и вышла из бара, оставив едва начатый мартини.
Я взял визитку и провёл пальцем по рельефным чёрным буквам.
Тэффи Ллойд. Следователь.
«Букер, Худ и Коутс».
Я всё ехал и ехал. Ехал по знакомым маршрутам патруля, по гигантским восьмеркам, без конца петляющим, но все-таки сходящимся в центре Бэнктона. Я смотрел на падающие звезды и ехал туда, куда они, как мне казалось, падали. Домой я приехал за-полночь, когда глаза уже слипались.
Пробравшись в дом, я на ощупь крался в прачечную за простынями и наволочкой, когда вдруг ощутил страшную усталость. Не в силах устоять на ногах, я рухнул на диван и закрыл лицо руками.
Я одного не мог понять: как это зашло так далеко и так быстро? Еще вчера, казалось, я вылетел из этой адвокатской конторы — и вот Шарлотта уже назначила новую встречу. Запретить ей я не мог, но, честно говоря, не думал, что она пойдет до конца. Шарлотта не из тех женщин, что легко идут на риск. Но в этом я ошибся: Шарлотта вообще не думала о себе. Только о тебе.
— Папа?
Я поднял глаза и увидел тебя перед собой. Твои босые стопы были белыми, как у привидения.
— Почему не спишь? Поздно уже.
— Пить захотелось.
