В одиннадцать ноль шесть я сидела, не включая свет, на диване в гостиной, которую мы часто называли «семейной комнатой», и размышляла, можем ли мы и впредь ее так называть, если наша семья рушится на глазах. И тут дверь робко приотворилась. Шон на цыпочках прокрался в коридор, и я зажгла лампу.

— Ого! — сказала я. — Пробки, наверное, были зверские.

Он замер.

— Тыне спишь…

— Мы ждали тебя к ужину. Тарелка еще на столе, если тебе хочется попробовать ископаемых феттучини.

— Я после работы заглянул с ребятами в бар. Я собирался позвонить…

Я закончила предложение за него:

—.. Но не хотел со мной разговаривать.

Он подошел ближе, и я смогла унюхать его лосьон после бритья. Лакричные конфеты и легкая примесь дыма. Можете завязать мне глаза — и я все равно смогу найти Шона в толпе других мужчин при помощи оставшихся органов чувств. Но идентификация — это еще не доскональное познание. Человек, в которого ты влюбился много лет назад, может выглядеть по-прежнему, по-прежнему говорить и пахнуть, но измениться всем своим существом.

Думаю, Шон мог сказать то же самое обо мне.

Он сел напротив.

— Что ты хочешь услышать, Шарлотта? Хочешь, чтобы я соврал, будто с радостью возвращаюсь домой каждый вечер?

— Нет. — Я сглотнула ком в горле. — Я хочу… Чтобы всё было по-старому.

— Тогда остановись, — тихо сказал он. — Просто брось начатое.

Странная штука выбор. Спросите племя туземцев, всю жизнь питавшееся личинками и корешками, несчастны ли они, — и они лишь пожмут плечами. Но угостите их филе миньон под трюфельным соусом, а потом верните к подножному корму — и они до конца своих дней будут вспоминать ваше угощение. Если не знаешь, что есть выход, никогда его не проглядишь. Марин Гейтс предложила награду, которая мне и не снилась. Как я теперь могла отказаться от шанса ее заполучить? С каждым переломом, с каждым долларом мы всё глубже будем сползать в долговую яму, и я буду думать об одном: я должна была дерзнуть.

Шон покачал головой.

— Так я и думал.

— Я думаю о будущем Уиллоу…

— А я думаю о нашем настоящем. Ей плевать на деньги. Ей нужно, чтобы родители ее любили. Но в суде она услышит кое-что совершенно другое.

— Тогда скажи, что нам делать, Шон? Ждать, что Уиллоу перестанет ломать кости? Или что ты… — Я осеклась.

— Что я что? Найду работу получше? Выиграю в гребаной лотерее? Говори уже прямо, Шарлотта. Тебе кажется, что я не в силах вас обеспечить.

— Я такого никогда не говорила…

— А и не надо было. И так было ясно. Знаешь, раньше ты говорила, что я спас вас с Амелией. Но в конечном итоге я вас, наверное, и погубил.

— Дело не в тебе. Дело в нашей семье.

— Которую ты рушишь собственными руками! Боже мой, Шарлотта, кем ты себя возомнила?

— Всего лишь матерью.

— Мученицей, вот кем, — поправил меня Шон. — Когда нужно позаботиться о Уиллоу, никто с тобой не сравнится. Ты просто идеал. Ты представить не можешь, что кто-то может сделать ей лучше. Ты разве не понимаешь, что это полная херня?

Горло у меня как будто сжалось.

— Ну, прости, что я не идеал.

— Нет, — сказал Шон, — но ты ждешь, что все мы станем идеальными. — Вздохнув, он подошел к камину, возле которого аккуратной стопкой лежало сложенное постельное белье. — А теперь будь добра, освободи мою кровать.

Мне кое-как удалось сдержать рыдания до спальни. Там я легла на его половину матраса, пытаясь найти точное место, где он спит. Я зарылась лицом в подушку, все еще пахнущую его шампунем. Сменив простыни после того как он начал спать на диване, я не стала стирать наволочку — специально. И теперь не знала, зачем это сделала. Чтобы притворяться, будто он по-прежнему рядом? Чтобы у меня осталась хоть частица его, если он вообще не вернется?

В день нашей свадьбы Шон сказал, что готов заслонить меня собственным телом от пули. Я понимала, что он ждет ответного признания, но я не могла ему соврать. Амелия нуждалась во мне. А вот если бы эта пресловутая пуля летела в Амелию, я не задумываясь кинулась бы наперерез.

Кем же я тогда получаюсь — очень хорошей матерью или очень плохой женой?

Вот только это не пуля и в нас никто не целился. Это скорее мчащий навстречу поезд, от которого я смогу спасти свою дочь, лишь бросившись на рельсы. Одна проблема: ко мне была привязана моя лучшая подруга.

Одно дело — жертвовать собой ради человека. Другое — впутывать в это третье лицо. Лицо, которое тебя знало и безгранично тебе доверяло.

А всё казалось таким простым: иск подтвердил бы, что нам приходится тяжело, и сделал нашу жизнь легче. Но в спешных попытках разглядеть луч надежды я не заметила грозовых туч, а именно того, что, обвинив Пайпер и переманив Шона, я разорву эти отношения. Теперь уже было слишком поздно. Даже если я позвоню Марин и велю отозвать иск, Пайпер все равно меня не простит. А Шон будет и дальше смотреть на меня с осуждением.

Вы можете сто раз повторять себе, что готовы пожертвовать всем на свете ради достижения своей цели. Но это лишь уловка-22: всё то, что вы готовы потерять, и есть вы сами. Потеряете их — потеряете себя.

На миг я представила, как крадусь по лестнице вниз и, опустившись перед Шоном на колени, извиняюсь. Представила, как прошу его начать всё с чистого листа. Но тут я подняла взгляд и в щели приоткрытой двери увидела белый треугольник твоего личика.

— Мамуля, — сказала ты, неуклюже ковыляя ко мне и взбираясь на кровать, — тебе приснился страшный сон?

Ты прижалась ко мне спиной.

— Да, Уиллс. Очень страшный сон.

— Побыть с тобой?

Я обняла тебя, словно заключила в скобки.

— Останься со мной навсегда, — сказала я.

Рождество в этом году выдалось слишком теплое — скорее зеленое, чем белое. Должно быть, этим матушка природа лишний раз доказывала известный тезис: жизнь всегда складывается не так, как мы хотим. После двух недель жары зима наконец обрушилась на нас. В ту ночь выпал снег. Воздух наполнился запахом дыма из труб.

Когда я спустилась, было семь часов и Шон уже уехал на работу, оставив после себя аккуратную стопку постельного белья в прачечной и пустую кружку из-под кофе в раковине. Ты, потирая глаза, пожаловалась:

— У меня замерзли ноги.

— Обуйся. А где Амелия?

— Еще спит.

Была суббота — незачем будить ее спозаранку. Я заметила, как ты потираешь бедро, скорее всего, даже не осознавая этого. Тебе нужно было разрабатывать тазовые мышцы, но заниматься гимнастикой было еще больно.

— У меня предложение. Если принесешь газету, испеку тебе на завтрак вафли.

По твоему лицу было видно, что ты делаешь подсчеты в уме. До почтового ящика четверть мили, а на