знала, что Шарлотта откажется.

— Почему же?

Я посмотрела на нее и мысленно попросила у нее прощения.

— По той же причине, по которой она не согласилась на амниоцентез, когда мы заподозрили синдром Дауна, — ответила я. — Она сказала, что родит этого ребенка, каким бы он ни был.

Очень сложно было сидеть и слушать, как Пайпер излагает хронику нашей дружбы. Думаю, ей пришлось не легче, когда у свидетельской трибуны стояла я.

— Вы поддерживали близкие отношения с истицей после родов? — спросил Гай Букер.

— Да. Мы виделись примерно раз-два в неделю и говорили по телефону каждый день. Наши дети играли вместе.

— А чем вы обычно вместе занимались?

Боже мой, а правда? Да какая разница! Пайпер была из тех друзей, с которыми не надо, тужась, заполнять паузы пустыми разговорами. Мне достаточно было просто находиться рядом с ней. Она знала, что иногда мне это необходимо: чтобы ни о ком и ни о чем не заботиться, а просто существовать в своем отдельном пространстве, примыкающем к ее пространству. Однажды, помнится, мы сказали Шону и Робу, что Пайпер надо ехать в Бостон на конференцию, а я поеду с ней, чтобы обсудить рождение ребенка с ОП. На самом же деле никакой конференции не было. Мы заселились в гостиницу, заказали ужин в номер и посмотрели три слезливых фильма подряд, после чего благополучно уснули.

Расплачивалась Пайпер. Она всегда за меня платила, угощала и обедами, и кофе, и выпивкой. Когда я пыталась настоять, чтобы каждая платила за себя, она просто убирала мой кошелек. «Я, к счастью, могу себе это позволить», — говорила она, и мы обе понимали, что я себе позволить этого не могу.

— Истица когда-нибудь упоминала в разговоре, что винит вас в рождении своей дочери?

— Нет, — ответила Пайпер. — Кстати, за неделю до получения повестки я ходила с ней по магазинам.

В перерыве между потребительскими припадками наших дочерей мы с Пайпер примеряли одну и ту же красную блузу. Удивительно, но факт: блуза одинаково шла и ей, и мне. «Давай купим две, — сказала Пайпер. — А потом наденем их одновременно и посмотрим, различат ли нас мужья».

— Доктор Рис, — спросил Букер, — как этот суд повлиял на вашу жизнь?

Она едва заметно подтянула спину. Кресло стоит неудобно, спина затекает, и хочется поскорее оттуда убраться.

— Со мной раньше никто не судился, — сказала Пайпер. — Это мой первый иск. Из-за него я усомнилась в себе, хотя знаю, что не допускала ошибок. С тех пор как мне вручили повестку, я перестала практиковать. Я, так сказать, пытаюсь оседлать эту лошадь, а она… Ну, она несет. Я, наверное, понимаю, что даже с хорошими врачами происходят ужасные вещи. Ужасные вещи, которых никто не ожидал и никто не может объяснить. — Она смерила меня таким пристальным взглядом, что у меня по спине побежали мурашки. — Я скучаю по больнице, — сказала Пайпер, — но гораздо меньше, чем по своей подруге.

— Марин, — неожиданно для себя прошептала я, — не надо.

— Не надо чего?

— Не надо… Не надо усугублять!

Марин вскинула брови.

— Вы же шутите, да?

— Приступайте! — скомандовал Букер, и Марин встала со стула.

— Разве это не нарушение врачебной этики — лечить человека, с которым вы близко знакомы лично? — начала она.

— В таком маленьком городке, как Бэнктон, нет, — ответила Пайпер. — Иначе у меня вообще не было бы пациенток. Как только я поняла, что осложнения неизбежны, то тут же перепоручила ее другим специалистам.

— Потому как знали, что во всем обвинят вас?

— Нет. Потому что должна была так поступить.

Марин пожала плечами.

— Если вы «должны были так поступить», то почему же не позвали других специалистов сразу после первого УЗИ?

— Потому что после того УЗИ никаких осложнений не было.

— Наши эксперты сочли иначе. Вы же сами слышали слова доктора Турбера: по меньшей мере, вы должны были назначить Шарлотте повторное УЗИ.

— Это мнение доктора Турбера. При всем уважении, я вынуждена с ним не согласиться.

— Хм. Интересно, к кому пациентка скорее бы прислушалась: к уважаемому врачу с множеством наград и упоминаний в научных трудах… или к провинциальной акушерке, не практиковавшей в течение года?

— Протестую, Ваша честь! — выпалил Гай Букер. — Во-первых, это в принципе не вопрос. А во- вторых, незачем пытаться унизить мою клиентку.

— Вопрос снят. — Марин подошла к Пайпер, задумчиво постукивая ручкой по ладони. — Вы были с Шарлоттой лучшими подругами, правильно?

— Да.

— А о чем вы обычно разговаривали?

Пайпер робко улыбнулась.

— Обо всем. О чем угодно. О детях, о мечтах. О том, как порой хочется убить мужа голыми руками.

— Но вы ни разу не удосужились обсудить прерывание беременности, так?

На предварительных слушаниях я сказала Марин, что мы с Пайпер никогда не говорили об аборте. Так мне, во всяком случае, казалось до настоящего момента. Но память, она как штукатурка: соскреби верхний слой — и увидишь совершенно иную картину.

— Вообще-то, — сказала Пайпер, — однажды мы об этом говорили.