несколько костей… Но она выжила. Просто придется переночевать в больнице. — Я задержала дыхание. — Марин, я не смогу прийти завтра в суд. Я должна быть рядом с ней.

— Один день, — сказала Марин. — Я смогу добиться отсрочки ровно в один день. И… Шарлотта, вы меня еще слышите? Я рада, что с Уиллоу всё в порядке.

Я тяжело перевела дыхание.

— Не знаю, что бы я без нее делала.

Марин помолчала.

— Главное, чтобы Гай Букер ничего подобного не услышал.

С этими словами она повесила трубку.

Я не хотела возвращаться домой, потому что там придется смотреть на кровь. Я представляла, что кровью забрызгано всё: занавеска в душевой, кафель на полу, сток в ванне. Я представляла, что мне придется взять известь и тряпку и выжимать эту тряпку над раковиной десятки раз. И руки будут гореть, и глаза воспалятся. Я представляла струи розовой воды и запах — запах страха, что я могла тебя потерять, запах, который не выветрится даже после получасовой уборки.

Амелия ждала меня на первом этаже в кафетерии, где я оставила ее с чашкой горячего шоколада и тарелкой картошки фри.

— Привет, — сказала я.

Она привстала на стуле.

— У Уиллоу всё…

— Она как раз проснулась.

Амелия, казалось, вот-вот готова была рухнуть в обморок — и немудрено: это она нашла тебя в луже крови, она вызвала «скорую».

— Она что-нибудь говорила?

— Почти ничего. — Я коснулась ее руки. — Сегодня ты спасла Уиллоу жизнь. Не могу передать, как я тебе благодарна.

— Не могла же я бросить ее истекать кровью, — сказала она, но я чувствовала, как она дрожит.

— Хочешь ее увидеть?

— Я… Не знаю, смогу ли. У меня перед глазами стоит… — Она скукожилась, как это часто делают девочки-подростки. Словно листок папоротника, — Мама, а что было бы, если бы Уиллоу умерла?

— Не смей даже думать об этом, Амелия.

— Ну, не сейчас… Не сегодня. Шесть лет назад. Когда она только родилась.

Она посмотрела мне в глаза, и я поняла, что она вовсе не хочет меня огорчать: ей действительно интересно, как сложилась бы ее жизнь, если бы не пришлось жить в тени сестры-инвалида.

— Не знаю, Амелия, — честно призналась я. — Могу только сказать, что я безумно счастлива, что она выжила. И тогда, и — благодаря тебе — сегодня. Мне очень нужны вы обе.

Дожидаясь, пока Амелия стряхнет остатки картошки в мусорное ведро, я задумалась, как оценил бы нанесенный тебе ущерб психиатр. Может, ты порезала себе вены просто потому, что даже твоего необыкновенного словарного запаса не хватило, чтобы попросить меня остановиться. Я не понимала, откуда ты вообще знаешь, что таким образом можно покинуть этот мир.

Словно прочитав мои мысли, Амелия вдруг сказала:

— Мама, мне кажется, Уиллоу не хотела себя убить.

— Почему ты так решила?

— Она же знает, что без нее нашей семьи не будет.

Я смогла остаться с тобой наедине только через три часа после того, как ты проснулась. Мама с папой вышли в коридор побеседовать с врачом. Ты внимательно посмотрела на меня, осознавая, что времени у нас совсем мало.

— Не волнуйся, — сказала ты. — Я никому не скажу, что это твое.

У меня подкосились коленки и пришлось ухватиться за этот странный пластмассовый поручень, который лепят к каждой больничной койке.

— Чем ты вообще думала?!

— Я просто хотела проверить, каково оно… Когда я тебя увидела…

— Не надо было смотреть.

— Ну, я все же увидела. Ты выглядела такой… не знаю… такой счастливой.

Однажды на уроке биологии учитель рассказывал нам историю о женщине, которая попала в больницу, потому что вообще не могла есть. Ей сделали операцию и обнаружили внутри комок волос, заполнивший весь желудок и принявший его форму. Потом ее муж обронил, что, мол, да, она иногда покусывала прядь волос, но он и не думал, что всё настолько серьезно. В этот момент я почувствовала себя точно так же, как та женщина: меня затошнило, моя вредная привычка разрослась во мне, из-за нее я не могла теперь даже глотать.

— Глупо добиваться счастья таким способом. Я делала это просто потому, что не могла быть счастливой, как все нормальные люди. — Я помотала головой. — Вот смотрю я на тебя, Вики, и думаю: у тебя же в жизни столько дерьма, а ты не сдаешься.

А я не могу радоваться даже тому хорошему, что есть в моей жизни. Я просто убожество.

— Я не считаю тебя убожеством.

— Да ну? — Я хохотнула, но смешок вышел плоским, как картонная фигурка. — Тогда кто же я такая?

— Моя старшая сестра, — без затей ответила ты.

Я услышала, как скрипнула, приотворившись, дверь. Донесся папин голос. Я быстро смахнула слезинку с ресниц.

— Не пытайся мне подражать, Уиллоу. Тем более что я просто пытаюсь подражать тебе.

Тут в палату вошли родители и подозрительно на нас поглядели.

— О чем это вы тут болтаете? — спросил папа.

Мы не смотрели друг на друга, но ответили в унисон:

— Ни о чем.

— Завтра можно не идти в суд, — сказала я, положив трубку. Меня еще слегка пошатывало, словно после удара.

Роб замер с вилкой в руке.

— Хочешь сказать, что она наконец пришла в себя и отозвала иск?

— Нет, — ответила я, усаживаясь рядом с Эммой, которая бесцельно возила ошметки китайской еды по тарелке. Я не была уверена, что позволительно говорить в ее присутствии, но если она была достаточно взрослой, чтобы знать о суде, то пускай уж узнаёт всю правду. — Это из-за Уиллоу. Она порезала себе руки лезвием, и, похоже, довольно серьезно.

Вилка таки звякнула о фарфор.

— Господи… — пробормотал Роб. — Она что, пыталась покончить с собой?

До этого момента такая мысль даже не приходила мне в голову. Тебе ведь было всего шесть с половиной. Боже мой… В твоем возрасте девочки должны мечтать о лошадках-пони и Заке Эфроне, а не кончать с собой. Правда, в мире случалось столько всего неправдоподобного: шмели умудрялись летать, осетры плыли против течения, дети рождались с костями, не способными выдержать их собственный вес.