— А лечить ОП абортом — это не радикальная мера?

— Протестую! — выкрикнула я.

— Протест принят. — Судья зыркнул на Гая Букера. — Мистер Букер, я не позволю вам превращать зал суда в митинг против абортов.

— Позвольте перефразировать вопрос. У вас бывали пациентки, которые, узнав, что ребенок родится с ОП, прерывали бы беременность?

Розенблад кивнул.

— Да, такое происходит довольно часто. Когда речь идет о смертельном, втором, типе заболевания.

— А если тип был не смертельный, но сложный?

— Протестую! — сказала я. — Какое это имеет отношение к истцу?

— Я хочу услышать ответ, — сказал судья Гелл ар. — Отвечайте на вопрос, доктор.

Розенблад как будто крался по минному полю.

— Никому не хочется прерывать запланированную беременность, — начал он, — но когда по всем показаниям ребенок должен родиться с тяжелой степенью инвалидности, каждая семья должна принять непростое решение в индивидуальном порядке. Кому-то кажется, что они смогут обеспечить достойное существование ребенку-инвалиду, кому-то хватает смекалки заранее догадаться, что это невозможно.

— Доктор, — сказал Букер, — вы бы назвали рождение Уиллоу О’Киф «ошибочным»?

Я почувствовала сбоку какое-то движение и поняла, что это Шарлотта задрожала всем телом.

— Не мне судить, — сказал Розенблад. — Я всего лишь врач.

— Бот именно, — откликнулся Букер.

С лаборанткой Джанни Вайсбах мы не виделись с тех пор, как она ушла из моей клиники и четыре года назад уехала работать в Чикаго. Раньше она была блондинкой, теперь же перекрасилась в стильный каштановый. У уголков губ образовались тонкие складки. Интересно, а я ей показалась такой же, как раньше, или предательство состарило меня до неузнаваемости?

У Джанин была аллергия на орехи, и однажды у них разразилась война с медсестрой, заварившей фундуковый кофе. Джанин покрылась сыпью от одного запаха, ползущего по приемной, а медсестра клялась, что не понимает, как протертые орехи могут влиять на аллергиков. Джанин спросила, сдала ли она вообще экзамены на медсестринскую лицензию. Этот скандал, в общем-то, был самым крупным происшествием в моей клинике… до того как началось всё это, разумеется.

— Откуда вы знаете истицу по данному делу? — спросила адвокат Шарлотты.

Джанин наклонилась ближе к микрофону. Я вдруг вспомнила, что она любила петь караоке в местном ночном клубе и называла себя «патологически одинокая». Теперь же на пальце у нее сверкало обручальное кольцо.

Люди меняются. Даже те, которых ты вроде бы знал, как самого себя.

— Она была пациенткой в клинике, где я работала, — ответила Джанин. — В гинекологической клинике Пайпер Рис.

— Вы работаете на ответчицу?

— Работала раньше. В течение трех лет. Но теперь я работаю в Северо-западной мемориальной больнице.

Адвокат смотрела в стену, словно даже не слушала ее ответы.

— Мисс Гейтс, — поторопил ее судья.

— Да, простите, — встрепенулась она. — Вы работаете на ответчицу?

— Вы только что задали мне этот вопрос.

— Да. Расскажите, при каких обстоятельствах вы познакомились с Шарлоттой О’Киф.

— Она пришла к нам на УЗИ на восемнадцатой неделе беременности.

— Одна?

— Нет, с мужем.

— Ответчица при этом присутствовала?

Джанин впервые посмотрела мне в глаза.

— Сначала нет. Все происходило так: я делала УЗИ, а потом обсуждала увиденное с нею. Она расшифровывала результаты и общалась с пациенткой.

— Что же произошло на УЗИ Шарлотты О’Киф, мисс Вайсбах?

— Пайпер сказала, чтобы я внимательно искала признаки синдрома Дауна. Четверной экран показал чуть повышенный риск. Мне очень хотелось поскорее освоить новый аппарат — его только привезли, настоящее произведение искусства! Я уложила миссис О’Киф на стол, смазала ей живот гелем и подвигала передатчиком, чтобы сделать несколько четких снимков эмбриона.

— И что вы увидели?

— Бедра были коротковаты, что иногда знаменует синдром Дауна, но больше ничего не вызывало подозрений.

— Это всё?

— Нет. Некоторые снимки были невероятно четкими. Особенно снимки мозга.

— Вы сообщили об этом ответчице?

— Да. Она сказала, что длина бедра в пределах нормы, так что дело, скорее всего, в низком росте матери.

— А что насчет четкости снимков? На этот счет ответчица что-либо сказала?

— Нет, — ответила Джанин. — На этот счет она не сказала ничего.

В тот вечер, когда я отвезла Шарлотту домой после УЗИ — того, что делала на двадцать седьмой неделе, того, на котором мы рассмотрели сломанные кости, — я перестала быть ее подругой и стала ее врачом. Сидя за столом у нее в кухне, я использовала медицинскую терминологию, что само по себе успокаивало: пока я вываливала на Шарлотту и Шона заведомо непонятную информацию, боль в их глазах притуплялась. Я рассказала им о враче, которого уже попросила о консультации.

В какой-то момент на кухню заскочила Амелия. Шарлотта тут же утерла слезы.

— Привет, солнышко, — сказала она.

— Я пришла пожелать ребеночку спокойной ночи, — сказала Амелия и, подбежав к Шарлотте, обхватила ее живот.

Шарлотта чуть слышно всхлипнула.

— Осторожнее, — только и сказала она.

И я поняла, о чем она думает: что от чрезмерной любви у тебя сломается какая-нибудь кость.

— Но я хочу, чтобы он скорее родился, — сказала Амелия. — Надоело ждать.

Шарлотта встала.

— Думаю, мне тоже стоит прилечь.

Она взяла Амелию за руку, и они вместе ушли.

Шон присел на освободившийся стул.

— Это ведь из-за меня, да? — На лице его читалась тревога. — Это из-за меня у нас будет такой ребенок.

— Нет…

— Шарлотта родила одного абсолютно здорового. Всё ясно.

— Это, скорее всего, спонтанная мутация. От тебя ничего не зависело. — И от меня тоже. Но я, как и Шон, все равно чувствовала себя виноватой. — Будь к ней внимательнее, сейчас ей нельзя впадать в отчаяние. Не позволяй ей искать информацию в Интернете, пока не сходите к врачу. Не говори, что переживаешь.

— Я не могу ей врать.

— Если любишь — соврешь.