при участии того же доброжелателя доведен до кондиции. Возникли сомнения, а не задумано ли мероприятие и не осуществлено ли именно Бутусовым, ибо Славу в тот момент никто не видел. Мало кто знает, что деяние это на самом деле совершил Белкин, урфиновский гитарист, просто признаться у него духу не хватило. Так или иначе, Могилевский стал четвертым из «Нау», и это было хорошо.

Теперь к вопросу «о бананах и маечках». Весь посленевидимковский период в манере одеваться и поведении на сцене Слава с Димой все еще пытались отыграть образ, созданный в студенческие времена «Группой из Промобщаги», то есть всячески кривляться, извиваться, в чем были они со своей худобой и странной пластикой более чем забавны, но, к примеру, с суровым текстом «Князя тишины», написанным венгерским поэтом-символистом Эндре Ади в начале века и непонятно как попавшим к Бутусову, ужимки и прыжки явно не вязались. А с последующим репертуаром кривляться становилось и вовсе странно. Клоунада, каковой они по сути и занимались, все больше противоречила песням, которые еще в материале «Невидимки» уже с натяжкой можно было отнести к «ерническим», а с каждой новой работой «Нау» все дальше уклонялся в сторону, с клоунством несовместимую.

Последняя отчаянная попытка зацепиться за цирковую тенденцию была предпринята на Первом свердловском рок-фестивале, 20 июня 86 года, попытка масштабная и во многом интересная. Были подключены архитектурные друзья, раскрашена и разукрашена вся сцена, перед началом выступления занавес закрыли, по авансцене бродили люди в странных костюмах, зал волновался. Пронесли плакат «Добро пожаловать!» — и опять унесли… В зале посвистывали, на местах Агап с Шахриным затянули «Светит месяц, светит ясный…» Песню подхватили, попели, публика сама занималась «предконцертной подготовкой.» После некоторых мытарств занавес разъехался, на сцену сквозь растянутую бумагу «вломились» Бубу и Уму, расписанные под коверных, в бодренькой раскраски костюмчиках. За музыкантами выписывали странные «па» Корнет и Терри, два толстячка, старинные архитектурные приятели. И поехало…

Концерты проходят в ДК им. Свердлова, аппаратуру везли со всей области, времени на репетиции и настройку катастрофически не хватало — использовались даже ночные часы. НП выступал в дневном концерте третьего дня.

Во время фестиваля помимо собственной программы Слава и Дима аккомпанировали Насте, играли в составе группы Егора Белкина (где Умецкий был бас-гитаристом, а Бутусов — бэк-вокалистом и … танцором), участвовали в хеви-металлическом «Стэпе».

«Среди остальных участников фестиваля NP выделялся своим единством: они едва ли не вдесетяром вы-лезали, — падывали, — карабкивались из витиного „Жигуленка“. Общество их напоминало яркую движущуюся модель какой-нибудь молекулы, где все сверкало и кружилось: глаза и улыбки, клипсы и пряжки на туфлях, медь саксофона и накладки на гитарах…» (воспоминания Александра Калужского)

Под звуки очередного прощания с Америкой, наусы стали пускать в зал бумажные самолетики, на сцену взбегали рокеры, в финале собрался сборный хор музыкантов рок-клуба, он и пел «Гуд бай, Америка, о-о-о!..» Был почти триумф, было ощущение рок-н — ролльного братства, но все равно ребята уходили с концерта какие-то нервные. Больше в клоунском виде «Нау» на сцене не показывался. Следующий их концерт состоялся пятого сентября того же 86 года, и впервые перед публикой появились малоподвижные фигуры в псевдовоенной, псевдогусарской, псевдоорденоносной униформе.

Впрочем, в некотором смысле Слава так и не изменил образу клоуна, просто из Белого обратился в Черного, если такое возможно… И только много позднее, когда из песен окончательно исчезли всплески черноватого юмора, Бутусов окончательно стал рок-звездой. Или не окончательно?..

Как бы то ни было, выступление на фестивале прошло удачно, наусов хвалили. На следующий день Слава с Димой в последний раз выступили в качестве вокалиста и, соответственно, басиста группы «Степ», которой руководил Женя Димов, экс-«Трек». «Рубились» страшно, Слава восседал на помосте в неимоверных лохмотьях и с микрофоном в руках, пел по бумажке, поскольку тексты не выучил, что в зале воспринято было как оригинальность. Зато пел от души, то есть голос сорвал к середине выступления, дальше хрипел, визжал, задыхался.

Через месяц в клубе Архитектурного института, где Андрей Макаров исполнял функции директора, сели на запись. Трудились весело, портвейно, опять ездили по кабакам к концу пьянки, заимствовали у кабацких музыкантов клавиши, поутру ходили с кругами вокруг глаз. Альбом пошел, материал весь был наигран, недоставало разве что обрамления, которое появилось случайно.

В то лето посиделки чаще всего происходили на квартире Леши Балабанова, начинающего киношника, а Балабанов любил, хотя и не умел, попеть, и пел одну-единственную песню: «Разлука, ты разлука, чужая сторона…» Остальные подтягивали, и после исполнения, эдак, двухсотого обросла русская народная песня такими руладами, что явно просилась в вечность. Тогда Диме и пришла идея: а не записать ли заодно и ее, и в альбоме появилось название вкупе со знаменитым «Эпиграфом». Появилась и еще одна известная песенка.

За два года до того, в 84-м, Илья Кормильцев в пижаме сидел по ночам в подъезде, поскольку дома ему курить не позволялось, и писал на кусочках бумаги тексты… Автор этих заметок тогда, холодной черненковской зимой, прочитал два и с полной уверенностью сказал: «Илья, тебя посадят…» В ответ Илья улыбался, но невесело, он никогда не был героем. Тексты назывались «Скованные одной цепью» и «Метод Станиславского». Впоследствии оба перешли к Бутусову, и летом 86-го один стал песней. Второй потерялся. Автор до сих пор считает, что второй был много лучше, но так всегда потом кажется… Увы, Слава всегда не слишком осторожно обращался с бумажками, а Илья никогда не оставлял черновиков…

Четвертого августа состоялась премьера «Разлуки». Скандал состоялся двумя днями позже, прибежал встрепанный президент рок-клуба Коля Грахов: «„Скованных“ нельзя!» Опасения, навещавшие «Нау» и раньше, благодаря которым, например, строчка «За красным рассветом коричневый закат» благоразумно окрасилась в розовый цвет, подтверждались. Начались судорожные переговоры, в результате которых решено было альбом распространять без «Скованных».

Помогло недоразумение: одному из свердловских «магнитофонных» людей об этом решении не сообщили, он и продолжал гнать запись целиком, а когда недоразумение вскрылось, было, в общем-то, все равно. В деяниях незадачливого писалы попытались искать состав злоумышленного преступления, но не это важно. Важно другое: как рокеры ни боялись, власти не реагировали. Одному Богу известно, почему все-таки в то, на демократию не слишком жирное время, ни малейших гонений в отношении «Скованных» так и не последовало. Хотя к выступлениям текст еще переписывали, пытались что-то поправить…

Несколькими годами позже один из бывших партийных, человек грузный и умный, случайно наткнулся на запись «Скованных», чутко выслушал до конца, вздохнул и признался с виноватой улыбкой: «Как они тогда смогли? До сих пор жутко становится.» Как знать, быть может, и их прокачало?

«А в августе мы подгадали, у всех отпуск случился одновременно, у меня, у Димы, у Славы, а у Белкина вообще отпуск пожизненный…» (из интервью В.Комарова.) В жизни случались не только концерты, записи и т. д., случались и поездки в Сочи. В качестве лирических отступлений… В Сочах, например, ходили на концерт «Форума», тогда страшно знаменитого, правда пить начинали с утра, до «Форума» Слава не дотянул, Пифа повез его домой, а Белкин с Умецким затусовались с музыкантами, так что их два раза