«А-а… В конце концов все проигрывают». Ред почти сказал это вслух. Это была правда. Он знал это, да и все знали, каждый знал.

Он снова вздохнул. Они знали, но никак не могли привыкнуть к этой мысли.

Даже если они уцелеют и вернутся домой, лучше не будет. Что произойдет, если и удастся когда- нибудь уволиться из армии? И вне ее рядов будет то же самое. Никогда не бывает так, как человеку хочется. И однако каждый верил, что все будет хорошо под конец; они как бы искали золотые крупинки в песке и рассматривали их потом через увеличительное стекло. И сам он поступал так же, хотя и знал, что его ждет в будущем: маленькие городишки, арендуемые комнаты, вечера в пивных и разговоры с разными людьми. И конечно, проститутки. А что еще, кроме этого?

«Может быть, мне следует жениться?» — подумал он и сразу же скривился от одной этой мысли. Какой смысл? У него была возможность, но он уклонился от этого — он мог жениться на Луизе, но удрал от нее. «Человек, похожий на меня, боится признаться, что стареет. В этом все дело». Он вспомнил Луизу, как она вставала среди ночи, чтобы посмотреть на Джекки, а затем возвращалась в постель и подрагивала всем телом рядом с ним, пока ей не удавалось согреться. В горле у него появился ком, но он сумел избавиться от него. Он ничего не мог дать женщине… и вообще кому бы то ни было. Не объяснишь же им, что все равно все всегда печально кончается. Раненый зверь уходит прочь, чтобы умереть в одиночестве.

Как бы в подтверждение у него опять заболели почки.

Тем не менее он считал, что когда-нибудь совсем иначе взглянет на теперешние годы, сможет посмеяться над товарищами по взводу, будет вспоминать, как выглядели джунгли и холмы на рассвете.

Ему, может быть, даже захочется восстановить в себе ощущение напряженности, которое испытываешь, когда подкрадываешься к человеку. Это так глупо и так противно. Он ненавидел это больше, чем что-либо другое из всего, что ему приходилось когда-нибудь делать, но если бы он выжил, то даже это ощущение казалось бы ему иным, оно смягчилось бы. Вот оно, увеличительное стекло над крупинками золота.

Ред поморщился. Человеку всегда грозит западня. И хотя он достаточно разбирался во всем, но все же однажды попался. Поверил газете. Газеты пишут для таких, как Толио, которые верят им. Этот парень получил рану стоимостью миллион долларов, отправился домой и агитирует там за приобретение облигаций займа, веря каждому своему слову.

«Напрасно ли умирают солдаты?» Он вспомнил один спор с Толио по поводу вырезки из газеты, полученной каким-то солдатом от матери. «Напрасно ли умирают солдаты?»

Он фыркнул. Кому не известен ответ? Конечно, они умирают напрасно, и любой солдат знает это. Война — всегда бойня.

«Ред, ты слишком циничен», — сказал ему как-то Толио.

Ред посмотрел на луну. Возможно, война имеет свой смысл. Он его не знал, и не было никакой возможности познать его. Ни у кого не было. Эх, выбросить все это из головы начисто!

Ему пришла мысль, что он, во всяком случае, не проживет столько, сколько требуется, чтобы постигнуть суть войны.

Хирн тоже не мог уснуть. Он чувствовал странную лихорадящую усталость в ногах. Почти целый час он ворочался в своем одеяле, смотрел на горы, луну, холмы, на землю около себя. С того момента, как взвод попал в засаду, его мучило какое-то тревожное чувство.

Лежать неподвижно стало больше невыносимо. Он встал и пошел по лощине. Часовой на вершине холма заметил его и поднял винтовку.

Хирн тихо свистнул и спросил:

— Кто там — Минетта? Это я, лейтенант.

Он поднялся вверх по склону и уселся рядом с Минеттой. Перед ними в лунном свете серебряными волнами колыхалась трава, а холмы казались рифами.

— Что случилось, лейтенант? — спросил Минетта.

— Да так, ничего не случилось. Просто вышел размяться.

Они разговаривали шепотом.

— Боже, до чего страшно стоять на посту после этой засады!

— Да. — Хирн растирал ноги, чтобы снять боль.

— Что будем делать завтра, лейтенант?

Черт возьми, а что они вообще делают? Хотелось бы ему самому все это знать.

— А как ты думаешь, Минетта?

— Я думаю, нам следует повернуть обратно. Ведь этот проклятый перевал закрыт, да? — В голосе Минетты, даже приглушенном, слышалось возмущение.

Хирн вздрогнул.

— Не знаю, может, мы так и сделаем.

Он посидел с Минеттой еще несколько минут, потом спустился в лощину и забрался под одеяло. Все было предельно просто. Так считает Минетта. В самом деле, почему бы им не повернуть и не пойти назад, поскольку перевал блокирован?

Да, действительно — почему?

Ответ тоже прост. Возвращаться, не выполнив задачи, нельзя.

Потому что… потому что… Основания на этот раз явно не выдержали бы критики. Хирн заложил руки за голову и посмотрел на небо.

Обстановка такова, что на внезапность им рассчитывать уже не приходится. Даже если перевал был бы сейчас открыт, японцы, зная об их присутствии здесь, легко догадаются о поставленной взводу задаче. Если им все же как-то удалось бы проникнуть в японский тыл, остаться там незамеченными было бы почти невозможно.

Оглядываясь назад, можно сказать, что у взвода и не было никакой возможности успешно выполнить свою задачу. Каммингс достиг цели. К тому же Хирну просто не хотелось возвращаться назад, так как это означало встретиться с Каммингсом, не выполнив задачи, и, следовательно, необходимость давать ему объяснения. Повторялась история с получением продуктов для офицерской столовой. Керриген и Крофт. Именно это обстоятельство побуждало Хирна к действиям в первые два дня. Связь со взводом… Это просто смешно. Он хотел установить контакт с людьми, ему казалось, что от этого зависит успех операции. Но правда заключалась в том, что если бы он заглянул в свою душу, то выяснилось бы, что судьба солдат взвода ему безразлична. Подоплекой всех его действий, в том числе и соперничества с Крофтом, было желание отстоять себя в конфликте с Каммингсом.

Что это, желание отомстить? Возможно. Но сейчас дело приобретало куда более грязный характер. В основе всего лежало не желание отомстить, а, скорее, желание оправдаться. Лейтенанту хотелось, чтобы Каммингс вновь одобрил его действия.

Хирн повернулся на живот.

Руководство действиями людей!

В этом деле не меньше грязи, чем во всяком другом. И все-таки это доставляет Хирну наслаждение. Он вновь и вновь восстанавливал в памяти те минуты исключительного, экстатического возбуждения, которое испытал, когда выводил людей из боя. Ему хотелось пережить такое состояние еще раз. Ему хотелось управлять взводом, и Каммингс был тут ни при чем. Хирну казалось, что никакие другие действия не могут дать ему большего удовлетворения. Он понимал, почему Крофт все время разглядывал в бинокль гору, почему он убил ту птицу. В сущности, он, Хирн, такой же Крофт.

Все, в общем, довольно ясно, но что ему делать в этой реальной обстановке? Сознавая все это, имеет ли он право продолжать операцию? Объективно он играет жизнью оставшихся девяти человек.

Может ли он взять на себя такую ответственность? Если в нем еще осталось что-то стоящее, утром он отдаст приказ возвращаться.

Губы Хирна сложились в самодовольную улыбку. Он должен так поступить, но не поступит.

Мысль об этом вызвала поразительную реакцию — острое и глубокое отвращение к самому себе, состояние, близкое к шоку: слабость, душевная боль и страх. Хирн ужаснулся самого себя. Он должен возвратиться, и откладывать этого нельзя.

Хирн снова выбрался из-под одеяла и пошел по лощине к тому месту, где спал Крофт. Он опустился