конечно, это его постоянное местожительство. Там он наедине с ней. Он надевает на нее ошейник. Она будет носить его. Ошейник отмечает ее как его собственность. Она смотрит на него снизу вверх. Она у его ног. Предположим, что сначала он несколько раз овладевает ею, только чтобы познать ее тело. Затем он командует ею, чтобы она готовила для него и служила ему. И теперь, после того как он познал ее и заставил служить ему, полностью владея ею, он может начать изучать ее. Та самая девушка в ошейнике, которую он купил как кусок рабского мяса на торгах для своего удовольствия, приведенная домой, оказывается высоко разумным, утонченно-ранимым и нежным организмом.

Короче, мы предположим, что он обнаруживает, будто приобрел, как это часто бывает, не просто рабыню, а сокровище. И она принадлежит ему! Какая удача и радость иметь в собственности такую женщину! Он захочет наблюдать за ней, следить за малейшими ее движениями, знать все ее мысли. Он захочет разговаривать с ней, и слушать ее, и знать ее со всей глубиной и полнотой, гораздо большей, чем то, что приходится на долю простой партнерши по контракту. Она не просто некто, кто живет с ним. Она принадлежит ему буквально, и он ценит ее. Но он позаботится о том, чтобы быть строгим с ней. Он будет держать ее в ошейнике, на ночь он может приковывать ее к ножке своей кровати. Она знает, что малейшая ее дерзость может караться адекватным и быстрым наказанием, например кнутом или тесными цепями, выставлением нагой на улицу, или сдачей в, наем, или лишением пищи. Она понимает ясно и безошибочно, кто господин, а кто рабыня. Она счастлива.

Как отличаются отношения земных мужчин с женщинами. На Горе я вижу в основном удовлетворенность и любовь; на Земле, как правило, недовольство и страдание. Кто скажет, что лучше? Может быть, неудовлетворенность и страдание выше, чем удовлетворенность и любовь. Кто знает? Какой бы ни была истина в этом споре, горианцы, однако, как мы могли заметить, выбрали удовлетворенность и любовь. Пусть каждый выбирает то, что лучше для него.

— Поэтому, пока мне не прикажут молчать, я буду говорить, — сказала бывшая мисс Хендерсон и улыбнулась, подняв с бедер запястья в колокольчиках, — но я не думала, что меня пригласят предстать перед тобой, только чтобы ты послушал мой разговор.

Она положила руки ладонями вниз на бедра и опустила голову.

— Я думала, что у тебя могут быть другие интересы на мой счет. — Она подняла голову. — Я готова к любви с жалкой покорностью рабыни. Ты дотронешься до меня, приласкаешь меня?

Я ничего не сказал. Но меня чрезвычайно радовало сознание, что рабыня, бывшая мисс Хендерсон, стояла, возбужденная страстью, передо мной. Я снова вспомнил ее в ресторане, столько времени назад, в свете свечи, в обтягивающем белом атласном платье с открытыми плечами, такую элегантную и очаровательную, с крошечной, расшитой серебряным бисером сумочкой. Теперь девушка стояла на коленях передо мной, рабыня на планете Гор.

— Увы! — проговорила девушка. — Что я за несчастная рабыня! Меня накрасили, надушили и надели на меня колокольчики, а мой господин не соблаговолит даже дотронуться до меня. Я верю, что я не совершенно противна ему.

Я разглядывал девушку. В ресторане на ее запястьях и лодыжках ничего не было. Здесь на них были надеты тяжелые обручи с чувственными колокольчиками: В ресторане на ней были золоченые туфельки с золоченой бахромой. Здесь она была босая, как и подобает женщине-рабыне.

— Что это значит, мой господин, — внезапно воскликнула она, — почему ты не воспользовался мной? Значит ли это, что я неприятна тебе? Значит ли это, что ты просто играешь со мной, а сам бережешь меня для другого человека? Пожалуйста, не делай этого, мой господин! — Она в страхе опустила голову. — Прости мне мой срыв, мой господин, — попросила она. — Я только девушка и рабыня. — Она снова посмотрела на меня. — Ты не сердишься на меня, — проговорила она. — Спасибо тебе, мой господин! — Она вскинула голову почти как свободная женщина. — Несомненно, у тебя было много других женщин, которые умоляли позволить им унижаться перед тобой. Несомненно, я не первая. Я думаю, вы, господа, презираете нас за наши потребности. Презирайте нас, если вы должны так делать. Мы не можем сдержать себя. Мы — рабыни!

Я хранил молчание.

— Я ни разу не видела твое лицо, мой господин, — продолжала она. — Либо ты в маске, как на празднестве у Поликрата, либо я должна служить тебе с завязанными глазами, как в твоих покоях во владении Поликрата, когда ты заставил меня служить тебе так полно и глубоко. Ты хорошо знаешь меня, поскольку ты не только обнажил мое тело, но и открыл все сокровенные мысли. А я о тебе ничего не знаю. Я не знаю твоего имени. Я не знаю твоего лица. Я даже никогда не слышала твоего голоса. Ты даже никогда не заговорил со своей рабыней! Но я знаю, что любопытство не поощряется в кейджере. Прости меня, мой господин.

Я молчал.

— Если желаешь, — сказала она, — подвергни меня твоему кнуту. Тогда ты увидишь, хорошо ли я извиваюсь.

Я ничего не сказал.

— Я надеюсь, — проговорила она, — что ты не закуешь меня снова в подвале этой ночью. То, что ты разрешил мне показаться перед тобой, дает надежду, что, возможно, мне могут разрешить жить на верхнем этаже. В подвале холодно, и еще там темно. И на полу трудно найти кусочки пищи. К тому же там урты. И я визжу в темноте, напуганная, когда слышу их движения. Они часто хватают пищу раньше, чем я могу найти ее. Я боюсь спать там, замерзшая и закованная в цепи. К тому же иногда урты бегают по моим ногам или кусаются. Тогда я визжу, и мне страшно. Пожалуйста, мой господин, если тебе будет угодно, позволь мне одеяло и каморку. Поскольку я самая жалкая и низкая из твоих рабынь, пусть это будет самая маленькая и плохая каморка из всех. Мне все равно. Прости меня, господин, если я дерзкая. Я хочу всего лишь быть приятной тебе.

Я не дал ей никакого ответа, ни голосом, ни жестом, ни выражением лица. Таким образом, она не могла знать, где я выберу для нее ночлег этой ночью.

— Конечно, я подожду, чтобы увидеть, что доставляет удовольствие моему господину, — сказала она.

Я задумчиво дотронулся пальцами до кнута, подвешенного за петлю на рукоятке на подлокотник моего кресла.

— Прости мне, если я не угодила тебе, господин, — нервно сказала она.

Она не сводила глаз с кнута. Она знала, что по моей малейшей прихоти он может быть пущен в ход. Ни одна женщина, которая попробовала кнута, даже всего одного удара, не относится к нему с пренебрежением. Это один из самых полезных способов воспитания женщин.

Она быстро опустила голову к густому ворсу ковра, положив руки вдоль тела.

— Вчера, — начала она, — посланная из дома в качестве монетной девушки, я заработала шесть тарсков для тебя, мой господин. Я надеюсь, что ты доволен. — Она подняла голову и продолжала: — Возможно, поэтому ты разрешил мне предстать перед тобой сегодня вечером.

Я щелкнул пальцами и указал, что ей следует принять позу угождающей рабыни. Она проделала это быстро и красиво.

— Может быть, тебе понравится мой рассказ об этом, — проговорила она.

Я улыбнулся.

— Я принимаю это как знак согласия, значит, я могу говорить об этом, — продолжила она. — Я расскажу об этом, прекрасно понимая, что очаровательная рабыня, служащая моей надсмотрщицей, без сомнения, уже представила тебе подробный отчет.

Я кивнул. Это действительно было так. Я показал жестом, что она может продолжать.

— Вчера днем, — начала рассказывать она, — одетая в ошейник с цепью монетной девушки, с колокольчиком и коробкой для монет, на поводке своей надсмотрщицы, я была выведена из дома на улицу. Я думала, что я необычайно красива и должна быть много раз изнасилована. И быстро поняла, раз мужчины проходили мимо меня, что я, должно быть, обыкновенная девушка. Это понимание привело меня в смятение. Оказалось, что я, полная самомнения о своей красоте, теперь должна прилагать усилия, чтобы понравиться мужчинам.

Я улыбнулся про себя. Для меня, без сомнения, стоящая передо мной рабыня была самой красивой женщиной на всем Горе. Конечно, я был достаточно объективен, чтобы признать, что по общим оценкам,