платком.

Как в хорошем немом кино для сцены, которая последовала за падением, субтитры не понадобились. Катберты увидели, что хотя Джереми и бросился на помощь своей прекрасной даме, ему не удалось удержаться от смеха. Они также заметили, что Анджела сочла Джереми виновным в несчастном случае. С ее губ с огромной скоростью посыпались слова, которые каждый любитель телетрансляций крикетных матчей мог бы расшифровать без малейшего труда. Некоторое время Джереми воспринимал эту тираду с безропотным видом, потом воздел руки к небу, повернулся к невесте спиной и решительным шагом направился к зданию терминала.

— Неплохо для первой семейной ссоры, — одобрительно покачал головой мистер Катберт-старший, когда Анджела швырнула Джереми в голову сначала одну шелковую туфельку с монограммой, затем другую.

Джереми поднял одну из туфелек и, не глядя, бросил назад через плечо, однако его высокий пас был перехвачен игроком австралийской футбольной команды «Шаркс», возвращавшейся с празднования закрытия сезона. Его собратья заулюлюкали, требуя продолжения игры. Анджела погналась за одним из них, но парни проделали еще одну серию быстрых передач. И тут бесстыжий ветер задрал кверху пышные юбки и накрыл Анджелу с головой, предоставив футболистам возможность поглазеть на ее кружевные трусики и подвязки.

Здесь я ее и оставляю: посреди погони за туфелькой с монограммой, в водовороте подхваченного ветром белого платья. Признаюсь честно, что струсила и покинула ее в этот момент, так как у меня просто не было сил вынести следующую сцену. Я довела Анджелу до той минуты, когда она оказалась в нескольких метрах от родителей мужа, но не дальше. Я достигла в этой истории точки, соответствующей тому моменту телефонного розыгрыша на радиостанции, когда я обычно перехожу на другую волну, или той минуте кинофильма, когда нелепый комический герой, в очередной раз попав в дурацкое положение, заставляет меня вскочить с места и с перекошенной миной пробираться в темноте к выходу из кинозала. Хотя странно, правда? Странно, что я вдруг начинаю проявлять такую чувствительность, когда сама же и столкнула героиню с лестницы.

Понуждаемая легкими уколами совести, я с виноватым видом вернулась к тому моменту истории, когда Анджела вышла на верхнюю площадку трапа самолета, и немного постояла рядом с ней, оставаясь на высоте ее положения, чтобы полюбоваться открывающимся отсюда видом. Мне пришло в голову, что, может быть, и не стоило спускать ее с лестницы. И еще, что я сэкономила на сострадании героине, его должно быть чуточку больше.

Возможно, несмотря на свою глупость, невеста все же не заслуживала такого унизительного наказания. Но сейчас, стоя рядом с ней на верхушке трапа, я все больше и больше убеждалась в том, что уберечь ее от падения было не в моей власти. Я поняла, что это неизбежно и даже было предсказано в одной народной мудрости: Анджеле Катберт (урожденной Вуттон) суждено было съехать вниз по ступенькам на пятой точке. И вряд ли кому-либо еще удастся с такой же полнотой реализовать в жизни поговорку «Хвалилась, хвалилась да набок завалилась».

Когда-то (я пользуюсь прошедшим временем осознанно в искренней надежде, что сестры-феминистки сделали свое волшебное дело и с тех пор все изменилось) демографический состав редакции средней газеты вполне мог привести девушку в отчаяние. Хотя большинство репортеров составляли талантливые и честолюбивые молодые женщины (честолюбивые означает отчаянно стремящиеся попасть на телевидение), среди заместителей главного редактора преобладали мужчины средних лет. А если точнее, разведенные алкоголики, хронически пропускающие через свои измученные почки репортерскую прозу. Остальные заместители главного редактора были мамы: эти бывшие репортеры двадцати с чем-то лет от роду вернулись к исполнению обязанностей после отпуска по уходу за ребенком. Они приносили на работу пластиковые контейнеры с остатками семейного обеда и страшные истории о мастите и мышцах тазового дна. И, разумеется, все авторитеты, которые принимали окончательное решение в кабинах за матовым стеклом, были мужчинами в возрасте моего дедушки.

Особенно в долгие, томительно влекущиеся часы ночной смены, когда я сидела за столом ночного репортера, измученная голодом и передозировкой кофеина, я, бывало, блуждала взглядом по офису и думала: «Неужели это и есть моя судьба? Мне не светит попасть на телевидение — у меня негладкие волосы. Значит ли это, что мне следует сменить гардероб на приятные костюмы пастельных цветов и перейти в отдел связей с общественностью? А может, я попаду за стол заместителя главного редактора и буду сидеть там в клетчатой юбке и строгой блузке, поедая разогретый в микроволновке ужин и рассказывая отнюдь не заинтересованным слушателям, сколько швов у меня осталось от последней эпизиотомии. О господи, нет! — взмолилась я ко всем богам мироздания, которые могли меня услышать: — Пожалуйста, пусть это буду не я. И не дайте мне стать и такой, как Лорна!»

Лорна — это наша ходячая аномалия, женщина более чем зрелого возраста, давным-давно ступившая на карьерную лестницу нашей редакции и постепенно взобравшаяся по ней до перекладины руководителя высокого уровня. Она так долго сидела в кресле первого заместителя главного редактора, ссутулив плечи и вытянув шею, что, даже стоя, выглядела так, как будто все еще сидит. Тяжелые складки жира волнами сплывали с ее боков на широкие бедра и выступавший живот, на который сверху давила гигантская грудь, видимо, никогда не знавшая бюстгальтера.

Лорна всегда вела себя очень тихо. Она не издавала ни звука, даже когда быстро печатала, и ее пальцы, быстро мелькавшие при полной неподвижности запястий, напоминали мне ноги ирландского танцора. Но ее молчание не было доброжелательным. Она пользовалась им как крокодил, неподвижно лежащий на мелководье и притворяющийся безобидным гнилым бревном. Но на коротких дистанциях крокодил может развивать скорость скаковой лошади, и тогда — берегите свои яремные вены!

Слева от стула главного заместителя редактора можно было разглядеть на ковре протертую дорожку, которая слегка отклонялась от оптимальной траектории движения, и новым курьерам требовалось не более двух дней, чтобы понять, почему к столу следует приближаться именно этим путем.

— Некомпетентность! Больше всего ненавижу некомпетентность, — бормотала Лорна и снова впадала в свое крокодилье безмолвие, в то время как какой-нибудь румяный стажер тихо истекал кровью от множественных порезов, нанесенных ее острым языком.

Иногда она шипела сквозь зубы:

— Полгода. Еще полгода. Полгода, и я уволюсь…

Все знали, что Лорна собирается уволиться через полгода, потому что она собиралась уволиться через полгода уже двадцать пять лет подряд. Говорили даже, что, вступая в свою первую должность в те приснопамятные дни, когда в редакции раздавался бодрый звон кареток пишущих машинок, а репортерам было позволено курить на своем рабочем месте сигарету за сигаретой, Лорна пожала руку редактору и сказала, что собирается поработать здесь всего полгода. Однако я никогда не верила в эту историю по той простой причине, что она не объясняет присутствие Оскара. Принести в офис растение в горшке — о чем это говорит? Я считаю, о взятии на себя серьезных обязательств.

Вся симпатия к Лорне, которую мне удавалось из себя выдавить, была связана с тем, как я представляла себе ее первый выход на работу на пару с этим самым Оскаром. В своих фантазиях я одела ее по этому случаю в серо-коричневые юбку с жакетом и перекрасила ей длинные, седеющие волосы в приятный светло-каштановый цвет. Я нацепила ей на нос очки в массивной оправе, и хотя они вовсе ей не шли, однако наводили на мысль, что эта некрасивая, приземистая молодая женщина может скрывать в себе множество интригующих секретов. Все эти намеки на глубоко упрятанные чувства подтверждало наличие