побежали из лесу и благополучно добежали до дома.

– Так оно и было, точно, – сказал Дэвид. Он виновато улыбался и выглядел смущенным.

– Правда-правда, так и закончилось, пап? – спросил Люк, тревожась.

– Конечно, – сказал Дэвид.

– Что за девочка была в озере, кто это? – спросила Хелен, переводя взгляд с отца на мать.

– А, так, просто какая-то волшебная девочка, – ответил Дэвид. – Понятия не имею. Она просто материализовалась.

– Что значит «материализовалась»? – переспросил Люк, с трудом выговаривая новое слово.

– Пора спать, – сказала Дороти.

– Но что значит «материализовалась»? – не унимался Люк.

– Пудинга не будет! – возмутилась Джейн.

– Пудинга нет, есть фрукты, – сказала Дороти.

– Что значит «материализовалась», пап? – волнуясь, настаивал Люк.

– Это когда что-нибудь, чего не было, вдруг появляется.

– Но отчего, отчего появляется? – захныкала огорченная Хелен.

– Дети, наверх, – скомандовала Дороти.

Хелен взяла яблоко, Люк тоже, а Джейн, с быстрой, озорной, хитрой улыбкой – кусок хлеба у матери с тарелки. Ее не расстроила эта сказка.

Трое детей шумно поднялись по лестнице, а маленький Пол, покинутый, смотрел им вслед и надувал губы, собираясь заплакать.

Элис проворно поднялась, взяла Пола и понесла следом за старшими, говоря:

– Когда я была маленькая, мне никто не рассказывал сказок! – И было непонятно, жалоба это или «оно и к лучшему».

Вдруг Люк показался на площадке.

– А на летние каникулы все приедут?

Дэвид беспокойно взглянул на Гарриет – и отвернулся. Дороти жестко посмотрела на дочь.

– Да, – ответила Гарриет слабым голосом. – Конечно.

Люк крикнул вверх:

– Она сказала «конечно»!

Дороти сказала:

– Ты только-только родишь этого ребенка.

– Решайте вы с Элис, – сказала Гарриет. – Если чувствуете, что не справитесь, скажите.

– Я чувствую, что справлюсь, – сказала Дороти сухо.

– Да, я знаю, – быстро подхватил Дэвид. – Вы – чудо.

– И вы не знаете, что делали бы…

– Не надо, – сказал Дэвид.

Потом обратился к Гарриет:

– Куда лучше бы все отложить и зазвать всех на Рождество.

– Дети ужасно расстроятся, – сказала Гарриет.

Но в ее голосе не слышалось прежней настойчивости: он был ровным и безразличным. Муж и мать с любопытством поглядели на нее – Гарриет расценила их взгляды, как колодные, недобрые. Она сказала мрачно:

– Ну, может, этот ребенок родится до срока. Так должно быть. – Горько рассмеялась, потом внезапно поднялась, вскрикнула: – Мне надо двигаться, надо двигаться, – и начала свой нескончаемый мучительный марш: час за часом вперед-назад и вверх-вниз.

Гарриет пришла к доктору Бретту после восьми месяцев и попросила стимулировать роды.

Доктор посмотрел на нее укоризненно и сказал:

– Я думал, вы этого не одобряете.

– Не одобряю. Но сейчас особый случай.

– Такой уж особый?

– Вы не хотите понять. Ведь это не вы носите этого… – Гарриет проглотила «монстра», опасаясь вызвать неприязнь доктора. – Послушайте. – Она старалась говорить спокойно, но тон вышел сердитым и обвинительным. – Разве я была когда-нибудь неблагоразумной? Истеричной? Сварливой? Ну – просто жеманная истеричка, да?

– Я бы сказал, что вы просто измождены. Устали до предела. Носить ребенка вам никогда не было легко, так ведь? Разве вы забыли? В каждую из четырех беременностей вы сидели здесь с самыми разными проблемами – к вашей чести, вы со всем прекрасно справлялись.

– Но сейчас не то же самое, сейчас абсолютно иначе, не понимаю, почему вы этого не видите. Вот, посмотрите? Гарриет выпятила живот, который пучился и – как она чувствовала – бурлил перед глазами доктора.

Доктор Бретт взглянул недоверчиво и выписал ей еще успокоительных.

Нет, он не видел. А вернее, не хотел видеть – в том и было дело. И не только он, но все вокруг, никто не хотел замечать, насколько иначе все было в этот раз.

И бродя, вышагивая, бегая по пригородным улицам, Гарриет воображала, как берет большой кухонный нож, разрезает себе живот и вынимает ребенка – и тогда они наконец посмотрят друг друга после этого долгого сражения вслепую – и что предстанет перед ее глазами?

Скоро, почти на месяц раньше срока, начались схватки. После этого момента роды всегда проходили быстро. Дороти позвонила Дэвиду в Лондон и тут же отвезла Гарриет в больницу. Впервые, к общему удивлению, та настояла на родах в больнице.

Когда приехали в больницу, Гарриет уже скручивали жестокие боли – сильнее, она это знала, чем все прошлые роды. Ребенок, казалось, вырывался на свет с боем. Гарриет была вся в синяках – она знала; не иначе, ее нутро – один огромный черный синяк… только никто никогда об этом не узнает.

И вот настал миг, когда можно было впасть в забытье, и Гарриет закричала:

– Слава богу! Слава богу, все позади!

Она услышала, как медсестра говорит:

– Вот это вправду крепыш, глядите-ка, – потом женский голос:

– Миссис Ловатт, миссис Ловатт, вы с нами? Возвращайтесь к нам. Здесь ваш муж, милочка. У вас родился здоровый мальчик.

– И вправду маленький борец, – сказал доктор Бретт. – Едва из утробы, уже в драку с целым миром.

Гарриет с трудом приподнялась, нижняя часть тела слишком болела. Ребенка положили ей на руки. Одиннадцать фунтов весу. Другие были не тяжелее семи. Мускулистый, длинный, желтоватый. Он будто пытался встать на ноги, упираясь пятками Гарриет в бок.

– Смешной мужичок, – сказал Дэвид, но с беспокойством.

Новорожденный не был прелестным младенцем. Он вообще не был похож на младенца. Тяжелые плечи, вид сутулый, будто он лежал, сгорбившись. Лоб заваливался от глаз к макушке. Волосы росли странным узором: спускаясь низко на лоб клином или треугольником, густая желтоватая щетина торчала вперед, а по бокам и на затылке – вниз. Руки были толстые и тяжелые, с буграми мышц на ладонях. Он открыл глаза и посмотрел прямо в лицо матери. Сосредоточенные зеленовато-желтые глаза, похожие на два куска мыльного камня. Гарриет так долго ждала случая посмотреть в глаза существу, которое, несомненно, хотело причинить ей вред, но никакого узнавания не было. Сердце у нее защемило от жалости: бедный маленький звереныш, собственная мать так сильно невзлюбила его… Но тут Гарриет услышала свой голос – взволнованный, хотя она старалась рассмеяться:

– Он похож на тролля или на гоблина, или кого-то такого.

И она прижала ребенка к себе, чтобы приласкать. Но он был неподатлив и угрюм.

– Ну же, Гарриет, – сказал доктор Бретт, досадуя на нее.

И она подумала: я проходила это с чертовым доктором Бреттом четыре раза, и он всегда был молодчиной, а теперь как школьный учитель.

Она вынула грудь и предложила ребенку сосок. Сестры, врач, ее мать и муж стояли и смотрели с подобающими моменту улыбками. Но не было никакого ощущения праздника или свершения, никакого