Осторожно по одному Томас стал складывать камушки в крышку. Это занятие полностью его захватило. Его неумелые растопыренные пальчики, покрасневшие от холода, его сосредоточенность были трогательны.

Наблюдая за Томасом и преисполнившись нежностью, которая становилась для нее с каждым днем все привычнее, Виктория размышляла о материнском инстинкте. Должен ли он присутствовать у человека, не имеющего своих детей? Если бы Томас не был таким очаровательным ребенком, может быть, она и не испытывала бы к нему этого необъяснимого, инстинктивного желания защитить его и заботиться о нем. Однако в ней это желание присутствовало. Подобно малышу из какого-то старого сентиментального фильма, Томас нашел путь к ее сердцу и поселился в нем навсегда.

Вся эта история, казалось ей, была, по меньшей мере, странной. Когда Оливер впервые сообщил ей о том, что украл Томаса у Арчеров, Виктория хоть и была шокирована, но одновременно и тронута. Что такой человек, как Оливер Доббс, под влиянием отцовских чувств решился на подобный поступок, само по себе было прекрасно.

Надо было видеть, с какой радостью он заботился о Томасе, покупал ему игрушки, носил на плечах, играл с ним вечерами перед сном. Но как ребенку быстро надоедает новая игрушка, так и Оливер скоро охладел к сыну и перестал его замечать.

Происшествие в лодке было типичным проявлением его отношения к Тому. Нехотя, но Виктория все- таки постепенно укреплялась в мысли, что неожиданная идея выкрасть Томаса была вызвана не чувством отцовской гордости и ответственности за судьбу сына, любви к нему, а, скорее, ненавистью, желанием отомстить тестю и теще.

Ей было больно думать об этом. Не только из-за тени, которую подобные размышления бросали на поступки и черты характера Оливера, но и потому, что заставляли задуматься о неопределенности будущего Томаса и, опосредованно, ее собственного.

Томас ударил ее кулачком и произнес: «Смотри!»

Виктория обернулась и увидела целую груду камушков и его светящуюся гордостью чумазую мордашку. Она посадила его на колени и обняла.

— До чего же я тебя люблю!

Он засмеялся, будто она сказала что-то очень смешное. Его смех подействовал на нее успокаивающе. Все будет хорошо. Она любит Томаса, она любит Оливера, Оливер любит ее и, — конечно, по-своему, не особенно обнаруживая это, — Томаса. В такой атмосфере, полной любви, ничто не сможет разрушить семью, которой они стали.

Она услышала за спиной шорох гравия — кто-то шел к ним. Повернувшись, она увидела Джона Данбита. За его спиной виден был синеватый дым разгоравшегося костра. Родди и Оливер куда-то исчезли. Она поискала их глазами и увидела вдали на полпути к пограничной стене две удалявшиеся фигуры.

— Боюсь, придется отложить обед еще на час. Они полезли высматривать оленей.

Он подошел к ней и постоял, глядя на воду, на освещенный солнцем полускрытый деревьями силуэт дома. Отсюда он казался таким желанным и почти сказочно-прекрасным. Из трубы поднимался дым, в открытом окне трепетала, словно флаг, белая занавеска.

— Ничего страшного. Подождем. Если Томас проголодается, я всегда могу дать ему что-то заморить червячка, это поможет дождаться обеда.

Он присел рядом с ней и откинулся назад, опираясь локтями о гальку.

— Ты еще не проголодался? — спросил он у Томаса.

Томас ничего не ответил. А потом слез с колен Виктории и снова пошел играть с пластиковой крышкой.

— А вы не хотите поискать оленей?

— Не сегодня. Да я видел их прежде. И потом, лезть на эту высоту… Никогда бы не подумал, что Оливер так живо заинтересуется жизнью дикой природы.

В его голосе не слышалось и намека на критику, но Виктория почему-то кинулась защищать Оливера.

— Его все интересует — новые места, люди, новые впечатления.

— Знаю-знаю. Вчера вечером, когда вы ушли спать, Родди наконец-то рассказал мне, что он тоже писатель. Забавно, ведь когда мы знакомились, я подумал — где-то я слышал это имя, но не мог вспомнить где. А после слов Родди до меня дошло, и я вспомнил, что прочитал пару его книг и видел телеспектакль по его пьесе. Он очень умен.

Сердце Виктории растаяло.

— Да, это правда. Сейчас в Бристоле как раз ставят его новую пьесу под названием «Гнутый пенс». Премьера прошла в понедельник. Продюсер говорит, она станет событием сезона. Как только они найдут театр, он, возможно, повезет ее в Уэст-Энд.

— Отлично.

Она продолжала расхваливать Оливера, как будто ее похвалы могли стереть воспоминание о выражении, мимолетно промелькнувшем на лице Джона Данбита, когда Томас упал в лодке.

— Ему не всегда так везло. В том смысле, что в этой сфере всегда чрезвычайно трудно выбиться в люди. Но он не хотел ничем другим заниматься и, по-моему, никогда не терял надежды и веры в себя. Родители практически отказались от него, потому что Оливер не захотел стать военным, или адвокатом, или кем-нибудь еще в этом роде. Вот почему он начинал практически на пустом месте.

— И как давно это было?

— Кажется, сразу после окончания школы.

— А вы давно его знаете?

Виктория наклонилась и набрала горсть камушков. Те, что у самой кромки воды, были мокрые, блестящие и холодные.

— Около трех лет.

— В тот момент он уже преуспевал?

— Нет. Ему приходилось браться за самую грязную, неблагодарную работу, чтобы заработать себе на еду и на жилье. Он таскал кирпичи, ремонтировал дороги, работал мойщиком посуды в дешевом ресторане. А потом им заинтересовался издатель, и его пьесу поставили на телевидении. С тех пор его дела резко пошли в гору, и он ни разу не оглянулся назад. Они с Родди познакомились на телевидении. Родди, наверное, вам рассказывал. Вот так мы и оказались в Бенхойле. Я прочла «Орлиные годы», когда училась в школе, и с тех пор время от времени перечитываю эту книгу. Когда Оливер сообщил мне, что знаком с Родди и мы едем к нему погостить, я просто не могла в это поверить.

— Ну, и как, ваши ожидания оправдались?

— Да-да. Если еще привыкнуть к тому, что здесь не всегда лето.

Джон рассмеялся.

— Это уж точно.

Ей подумалось, что он на глазах молодеет, когда смеется.

Солнце, которое последние несколько минут пряталось за облаком, сейчас показалось снова и щедро одарило их своим ярким блеском и теплом. Виктория легла на гальку и подставила лицо нежным лучам.

— Единственно, что омрачило наш приезд, это весть о кончине вашего дяди. Я настаивала на том, чтобы сразу уехать, но Родди и слышать об этом не хотел.

— Может быть, для него ваше появление стало подарком — вы ведь очень скрасили его одиночество.

— Эллен рассказывала, что вы часто приезжали сюда мальчиком. Ну, то есть, пока не переехали в Колорадо.

— Я приезжал сюда с отцом.

— Вам нравилось в Бенхойле?

— Да, но я никогда не чувствовал здесь себя как дома. Вот в Колорадо на ранчо — совсем другое дело.

— А что вы делали, когда сюда приезжали? Охотились на оленей и куропаток, как положено настоящему мужчине?

— Я любил рыбачить. Охота мне не по душе. Я никогда не охотился. Из-за этого у меня возникали