добавить еще сотни три пустых. Я не помню, любит ли Немиров строчки Державина «
Немировская коронная лакуна — совершенно не то же самое, что свойственная постмодерну (и символизму) ложная многозначительность; это по-державински трезвое осознание безграничности возможностей, божественных и людских — акмеизм, в своем роде. Лакуна, недосказанность — прием не только Блока и Мережковского, но и Гумилева:
Немировские пропущенные главки суть приниженный, сообразно эпохе, гумилевский «непонятный вой», рев духа и плоти. Бытие здесь и сейчас — не имеет границ; попытка описать его нарывается на поражение. «Кого тот ангел побеждал…» Мандельштам писал, что поэзия это кружево, а ее суть — пустота, промежность меж нитями. То же можно сказать о Немирове; промежность и есть самое важное в его тексте. Привычка демонстрировать хуй и насыщенность текста хуями — явление того же плана; Немиров при публикации своих стихов иногда заменяет хуи на крученыховские звукописные обороты — он в праве своем, поскольку от этого по сути ничего не меняется.
В провизиональном Интернет-издании (которое вы читаете), пустые главки были безжалостно выкинуты: конечно, я этим сильно обосрал авторский замысел (на то оно и provisional, однако), но мною двигала забота о несчастном читателе, которому придется загружать сотни пустых файлов и ждать, когда они загрузятся.
Немиров совершил некую революцию в русской стилистике (сравнимую разве что с утверждением онегинской строфы в качестве эталона нарративной поэзии): Немиров ввел новый знак препинания. И поскольку объем знаний человечества увеличивается и увеличивается, скоро уже вообще ни про чего нельзя будет написать, не опуская всяких важных деталей, так что —
И еще следовало бы сказать про психофизиологию исландских саг в соотношении с немировскими детальными исследований обстоятельств быта достойных тюменщиков, но тут я лучше —
22-е апреля 2000 года, день рожденья В.И.Ленина.
Абакан
Город в Сибири, то ли в Хакассии, то ли в Алтайском крае. Через Тюмень проходит поезд Москва- Абакан (и, соответственно, Абакан-Москва), на котором многим из тюменщиков доводилось езживать. При этом с ними происходили весьма удивительные истории. Вот, например, что приключилось с Неумоевым Р., рассказанное им самим.
Я его даже выделю иным шрифтом.
1.
Как известно, вокзалы в нашей стране — места весьма удивительные и замечательные. Если там провести не 20–30 мин. в ожидании поезда, за которые можно успеть разве что нажраться в буфете коньяку, подружиться с цыганами, получить по морде и быть ограбленным, а провести там целую ночь и хорошенько оглядеться, то можно увидеть что-нибудь из нынешней жизни и более того.
Например. Как-то раз, не так, впрочем и давно сидим мы, то есть я, Роман Неумоев с Андреем Гофлиным у моего подъезда и курим. Как вдруг, я ему и говорю:
— Слушай. Ты мне скажи, наконец, честно. Ты душу спасать думаешь?
Он свои брежневские брови хмурит, молчит какое-то время, не знает, что на такой вопрос и ответить. Но, наконец, вынужден сознаться, что хоть он — головушка и забубенная, но и его бессмертную душу тоже надо спасать. Но Андрюха, если кто его знает, он реалист безжалостный и говорит мне, что здесь, в Тюмени он свою душу спасать не в состоянии. И мне не советует. Тут нашим душам полнейший «кукен-кракен». Вывод — в схиму! А чего долго думать? Десять минут на сборы, едем к Гофлину, берем денег, садимся в тачку — и на вокзал. Расклад, значит, такой: Андрюха едет в схиму, а я его до туда сопровождаю.
На вокзале в Тюмени, как и во многих других местах идут своим чередом всяческие демократические процессы и реформы. В центре вокзала теперь отгорожено пространство для пассажиров с билетами и деньгами. Причем, чтобы не имея билета или бесплатно попасть из одного конца вокзала в другой его конец надо либо платить, либо быть уже безвозвратно пассажиром, либо идти через привокзальную площадь. Таким образом, и здесь налицо стремление к достижению Божественного порядка, а именно — к разделению всего обитаемого пространства на Рай и, так сказать, тьму внешнюю. В «раю», разумеется, всяческие блага: удобные, слегка напоминающие форму вашего таза, пластмассовые кресла, телевизор, буфет без очереди, два мента в милицейской будке, ну и короче- покой и культурный отдых.
Во тьме внешней — все то, с чем можно познакомиться буквально за полчаса: цыгане, алкоголики, молодые люди из тюменского «ОблРэкет» а, грязь, вонь, чемоданы, тюки, лица кавказских национальностей, и т. д. плюс возможность нажраться во всех других буфетах, которых 4 или 5, не помню уже.
Так как мы с Гофлиным не на рок-фестиваль едем, а я уже сказал куда, то мы ведем себя соответственно, — то есть портвейн не пьем, а пьем коньяк, а потом еще и пива, и сосиски какие-то взяли. Ну дело простительное — в последний раз! И время от времени бегаем к проходящим поездам и сулим проводницам солидные вознаграждения, чтобы только взяли. Судьба нам не благоволит ни коим образом. Ну что ж, — главнейший постулат православия и золотое правило схимника: «Смиряйся!»
Смиряться мы начали с того, что для начала купили наконец билеты, как все остальные граждане. Сразу стало легче. Потом смиренно дождались, когда прибудет, с обычным в таких случаях опозданием, наш пресловутый Абакан-Москва «Хакассия». Ну у нас настроение приподнятое. Вот оно, как раньше! Приключение! Милые, это проводницы шутят и кокетничают. Напускают на себя строгости и суровости, но на самом то деле, к ним потом и в гости можно заглянуть. Ан, нет! Не спит враг рода человеческого, а есть Указ пресловутого Е.Б.Н.-а «Об усилении работы по охране порядка на транспорте»…
То есть: в ответ на наши с Гофлиным приветствия, проводница что-то сумрачно пробурчала и проводила нас нехорошим взглядом, с удовольствием про себя отмечая «Выпившие! Ага, христовенькие, погодите…»
Ничего еще не подозревая и не замечая, занимаем купе, где обнаруживаем гражданина кавказской национальности. Выглядит гражданин прилично, но нервно. Только мы обосновались и тут — как в фильме «Место встречи изменить нельзя»:
— Ну?
— Вот тебе и ну! А через две недели заявляются ко мне архангелы. За рога, как говорится, и в стойло.
Забегает проводница и сразу давай кричать: «Чего это вы половик мне весь сбуровили?». Мы, туда- сюда. Вступаем в пререкания. Это, мол не мы. Да и что тут такого. Подумаешь половик какой-то. А через две минуты ОМОНовцы с дубинками заявляются в купе. На выход! За рога, как говорится, и во тьму внешнюю.
Вот она, наша жизнь. Только что сидели мы королями в купе. И вот, мы уже на холодном ветру, в руках у нас то, что еще минуту назад казалось нам билетами, а теперь это уже не билет, а «пюстая бумажка» и акт, что мы нарушали порядок на транспорте. Это у нас. А у проводницы: свободные места, куда она тут же, несомненно, присовокупила парочку кавказцев и положила на карман этак штук четыреста. Ну, думаю, во вражина работает, не пущает, окаянный, Андрюху Гофлина в схиму.
Иные, не совсем стойкие и решительные паломники могли бы, чего доброго пасть при таком повороте дел в уныние. Но мы не таковы. Мы купили еще одни билеты и очень смиренно, буквально тихими стопами-с доехали, таки до Москвы. Ну а Москва, она имеет, среди прочих чудодейственных своих свойств, такое, что все расставляет по своим местам. Так что сопровождавший Гофлина я, то есть Ромыч, отправился в
