протестанты — лицемерные ослы» и «все, кто не любит табак и мальчиков, — болваны». Как мы уже видели, его имя связывали со «Школой ночи»; говорили, что он заметил: «Моисей был просто фокусник, и Херриот, как человек сэра Рэйли, умеет гораздо больше». Херриот и Рэйли были членами этого эзотерического общества. Марло также принимал участие в слежке за католиками, но неясно, был ли он агентом правительства, двойным агентом или и тем и другим. В любом случае он был не из тех, кому следовало доверять. В 1589 году на него и на Томаса Уотсона, еще одного из «университетских умов», набросился сын трактирщика; Уотсон нанес ему смертельную рану; в результате они с Марло оказались в тюрьме. И Уотсон и Марло жили и работали в театральном районе Шордич, где, возможно, их и встречал молодой Шекспир.

В каком-то смысле Марло был «чудесным мальчиком»[165] английской драматургии. Он был одного возраста с Шекспиром и прибыл в Лондон приблизительно в одно время с ним. Удобно считать Шекспира идущим «после» Марло, но правильнее будет представлять их как абсолютных современников, причем с меньшими преимуществами со стороны Шекспира.

Успех двух частей «Тамерлана» Марло, например, был мгновенным и выдающимся. Это было с его стороны проявление драматургической свободы — он изображал язычника, ни в коей мере не развенчивая его. Поскольку, по большому счету, это была пьеса о завоевании и успехе, предполагается, что дело было не в противоречиях, которые движут сюжет, а в противоречиях между автором и зрителями. Возможно, это был первый английский драматург, заявивший о себе, как это делали поэты. Театр предшествующего периода оставался безличным и надындивидуальным; но с приходом Марло все изменилось. Он ввел в пьесу личную интонацию. Говорит Тамерлан, но в его речах безошибочно различаем голос самого автора:

Эти слова волновали зрителей, потому что в них отражались зарождающиеся честолюбивые настроения и яркий индивидуализм. Это был голос елизаветинца. Если Тамерлана и можно обвинить в чувстве превосходства, то точно так же, как и многих авантюристов елизаветинской эпохи. Это наказание «честолюбивых умов», говоря словами Тамерлана.

Ударный ритм стиха вызвал порицание Шекспира, явно завидовавшего внезапному успеху Марло. В памфлете, напечатанном через год после появления «Тамерлана», Роберт Грин жаловался, что его критиковали за то, что он «не захлестывал сцену стихами на трагических котурнах, где каждое слово гремит во рту колоколом и бросает вызов Богу на небесах вместе с этим атеистом Тамерланом…». Другой елизаветинский памфлетист, Томас Нэш, также язвил по поводу декламационного стиха Марло, описывая его как «пространную говорливость грохочущего десятисложного стиха». Это было настолько ново, что приводило в замешательство.

И этот голос услышал и усвоил Шекспир, сделал одним из голосов, которые он мог вызывать по своему желанию. Конечно, в таком маленьком и тесном мире ассоциации прослеживались всюду. «Тамерлан» оказал влияние на форму шекспировских исторических пьес, а они, в свою очередь, по- видимому, повлияли на композицию «Эдуарда II» Марло. Возможно даже, что они совместно разрабатывали построение трилогии о Генрихе VI. Как мы видели раньше, молодой Шекспир, без сомнения, играл в «Мальтийском еврее» и «Парижской резне». Не приходится сомневаться, что Марло оказал на него сильное влияние; ясно также, что Шекспир в своих ранних пьесах использовал какие-то его строчки, пародировал его и вообще тягался с ним силами. Из современных Шекспиру авторов Марло больше всех служил ему примером. Он был соперником, которого следовало превзойти. Он шел неотступно рядом с Шекспиром, плечом к плечу. Но шекспировская муза была ревнива и готова сокрушить любого конкурента.

Возможно, однако, что молодой Шекспир держался в стороне от Марло. Недобрая слава Марло всегда бежала впереди него. Говоря современным языком, его полагали сумасшедшим и дурным человеком, и водить с ним знакомство считалось опасным. Но было и еще нечто, разделявшее двух драматургов. Марло, подобно другим литераторам учившийся в университете, пришел в театр извне. Шекспир был первым писателем, поднявшимся из театральных низов. Он вышел изнутри театра, будучи всецело и полностью профессионалом своего дела. Он видел в актерах не слуг, не наемников, но товарищей. Это коренное различие. В появившейся позднее пьесе «Второе возвращение Парнасуса» актеры Бербедж и Кемп критиковали «университетские умы» за пьесы, от которых «слишком несет этим Овидием» и где «слишком много болтают Прозерпина и Юпитер». По контрасту с этими писателями, замороченными аллегориями и мифологией, «то ли дело свой брат Шекспир… в самом деле не лыком шит… кладет их на обе лопатки». Здесь нарочито выделяются слова «свой брат»: это значит — один из актеров, член труппы, а не нанятый автор. Существенно, что поначалу Шекспир превосходил университетских современников скорее в постановочном, нежели в сюжетном мастерстве. То, что он был связан с Кидом и Марло через «Слуг лорда Стрейнджа», создавало почву для сдержанного соперничества.

За несколько лет «Слуги лорда Стрейнджа» приобрели завидную репутацию. Это подтверждается тем, что многие актеры из труппы графа Лестера после смерти своего покровителя поступили в труппу лорда Стрейнджа. У них был хороший репертуар. Там уже имелись две самые ранние шекспировские пьесы. Можно проследить их гастроли начальной поры — Ковентри в 1584 году, Беверли в 1585-м, снова Ковентри в 1588 -м, — и хорошо известны места их вероятных выступлений в Лондоне. В 1580-е годы, когда Шекспир входил в состав труппы, они давали спектакли в «Скрещенных ключах», «Театре» и «Куртине». Упадок труппы «Слуг Ее Величества королевы» после 1588 года способствовал возвышению «Слуг лорда Стрейнджа», и к 1590 году они иногда объединялись для совместных выступлений с труппой лорда-адмирала, как две главные театральные компании тех лет. Это значило, что к их услугам был также Эдвард Аллейн, ведущий актер «Слуг лорда-адмирала», уже в то время считавшийся великим трагиком. Это ему были обязаны таким успехом пьесы Марло: у него были главные роли в «Тамерлане», Мальтийском еврее» и «Докторе Фаустусе». Поскольку он выступал вместе с Шекспиром и мог играть Тальбота в «Короле Генрихе VI», а также исполнять заглавную роль в «Тите Андронике», стиль его игры представляет некоторый интерес.

Он был очень высок и со своим ростом более шести футов возвышался над современниками, которые были в среднем на шесть дюймов ниже своих соотечественников двадцать первого столетия. В результате он сильно выделялся и блистал в так называемых величественных ролях. Позднее Бен Джонсон упомянет его в своих «Открытиях» в связи с «важной походкой» и «громоподобным голосом». Например, его роль в «Тамерлане» стала символом «страстной» или «неистовой» игры — это тем более примечательно, что ему был в то время только двадцать один год от роду. Нэш говорил о нем, что «Росций и Эзоп, трагики, восхищавшие народ еще до рождения Христа, не сыграли бы более выразительно, чем знаменитый Нед Аллейн». Он играл в манере далекой от натурализма, величественной и гиперболизированной. Он мог, выражаясь языком того времени, «разодрать кошку в клочья»[168] на сцене. Вероятно, что Шекспир, словами Гамлета «мне возмущает душу, когда я слышу, как здоровенный, лохматый детина рвет страсть в клочки, прямо-таки в лохмотья… они готовы Ирода переиродить»[169], как раз осуждал такой стиль; в самом деле, Аллейн скорее подходил для пьес Кида и Марло. Гораздо успешнее у Шекспира шла работа с Ричардом Бербеджем; Бербедж был трагическим актером, умевшим передать характер и чувства малыми средствами и при необходимости подчинить себя роли. Но мы погрешим против правды и истории, слишком уж противопоставляя этих двух актеров. Их обоих сравнивали с Протеем в способности принимать чей- то образ, и елизаветинский театр никогда не был — и не мог быть — «натуралистическим» в современном значении слова. Это всегда было